Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Из последнего нашего пребывания в Рахнах мы с Феликсом возвращались вдвоём. Не помню, почему так получилось. Было решено отправить нас одних, посчитав, что Феликс – достаточно взрослый, он перешёл в десятый класс. Мне было уже одиннадцать лет, т. е. я вышла из возраста ребёнка, которому можно покупать билет через комнату матери и ребёнка. Меня снабдили свидетельством о рождении Эллы, которая была меня младше и которой такая льгота полагалась. В Рахнах ночью нас посадили на проходящий поезд. Посадка, как всегда, была сумасшедшей. Одна из пассажирок при посадке в тамбуре разбила пятилитровый глиняный жбан с вишнёвым вареньем. Ленинградки и москвички всегда на отдыхе варили варенье и везли его домой. Входящие пассажиры на ногах растащили варенье по всему вагону. Пассажирка со слезами, а проводница с бранью убирали его. Нам с Феликсом досталось верхняя боковая полка, одна на двоих. Брат, как мужчина, уступил её мне, ночь проводил в тамбуре, спал днём.
По приезде в Ленинград пошли в комнату матери и ребёнка компостировать билеты. Я была высокой девочкой, выглядела старше своего возраста. Выучив легенду, т. е. Элкины метрические данные, я, трясясь от страха быть разоблачённой, встала вместе с Феликсом в очередь к столу регистратора. Приблизившись к нему, слегка присела, укоротившись в росте сантиметров на тридцать. Стояла так, прижавшись к столу, пока нам компостировали билеты. Брат прикрывал меня сзади. Получив билеты, отошла на полусогнутых ногах. Когда регистраторша меня уже не могла видеть, выпрямилась в полный рост. Мы с Феликсом обсуждали план наших дальнейших действий, когда очередь, закрывавшая нас от регистраторши, неожиданно раздвинулась, и та увидела меня. На её лице отразилось удивление – видимо, от того, как я мгновенно выросла. Мы поняли, что надо рвать когти, и в тот же момент вымелись из комнаты матери и ребёнка. Пробежав по улице несколько десятков метров и не обнаружив погони, мы остановились, отдышались и почувствовали себя вольными птицами. До отхода мурманского поезда, который отправлялся вечером, пошли гулять по Невскому проспекту. На нём было много забегаловок, рюмочных, где продавали водку в розлив. Братец решил оторваться по полной программе, отмечаясь в них по ходу движения. Мне, чтоб не возникала, покупал эскимо на палочке. К вечеру он уже прилично набрался, а меня от вида любимого эскимо тошнило. Для дома, для семьи решил привезти гостинец – большой арбуз. Привязал его в авоське к чемодану. Объявили посадку на наш поезд. Феликс, нетвёрдо держась на ногах, стал закидывать багаж на плечо. Арбуз выскользнул из авоськи, грохнулся на кафельный пол зала ожидания, хрясть… и разлетелся на мелкие куски. Потом посадка в напирающей со всех сторон толпе. Пьяный братец, орущий «не отставай!». Когда наконец-то мы угнездились валетом на верхней полке, на этот раз, слава богу, не боковой, забрезжила надежда, что до дому всё-таки доберёмся. Дома, как и обещала брату, про наши питерские приключения никому не рассказала. Больше мы в Рахны не ездили.
Конец лета и начало осени – замечательное время! Уже поспели черника и голубика, поспевает брусника, полно грибов. Пора походов за ними. Время варки варенья из черники и брусники. Осенью в Полярный приходила баржа с арбузами и виноградом. Слух, что их сгружают у магазина, единственного в Старом Полярном, мгновенно разносился по улицам и весям. Сразу же вырастала огромная, на несколько часов, очередь. В ней стояла в основном ребятня, и это была нескучная очередь. Чтоб скоротать время, мы во что-нибудь играли. Взрослые подходили ближе к финалу.
Хотя такое счастье, как арбуз, выпадало раз в году, покупался один, реже – два арбуза и несколько килограммов винограда. Те арбузы были самыми сладкими в моей жизни!
Начальная школа позади
Я пошла в пятый класс. Теперь по каждому предмету был свой учитель. Особенно не терпелось изучать английский язык. Ожидалось, что, как только начнем его учить, так и заговорим по-английски. Напрасные ожидания! Всю жизнь его учу. Читать – да, а говорить прилично так и не научилась. Правда, разговорная практика мне выпадала нечасто. Догадываюсь, что в дореволюционных гимназиях была совсем другая метода преподавания иностранных языков. Люди, окончившие гимназию, свободно говорили на иностранном языке и помнили его всю жизнь. Английский язык преподавала Нина Тимофеевна, симпатичная, невысокая, полненькая, не очень строгая. Она знала немецкий и китайский языки и, как говорили, была переводчицей во время войны. На уроках английского языка меня больше всего занимал крупный кулон из какого-то синего камня, висевший на шее у Нины Тимофеевны. Как я потом узнала, такой камень называется аметистом. Когда на него падал свет, в нём вспыхивали искорки. Мне нравилась Нина Тимофеевна и нравилось учить английский.
Нашей классной руководительницей стала Мария Ивановна – молодая симпатичная учительница русского языка и литературы. Она жила в Горячих Ручьях. Её провожал до Старого Полярного и встречал там же вечером муж – молодой офицер. Марию Ивановну я дважды удивила. Надо думать, неприятно удивила. Первый раз, это было осенью, только начали учиться. Мы компанией возвращались из школы домой. Стояла тёплая погода, все были без пальто. По дороге началось выяснение отношений с мальчишками. Дело дошло до рукопашной. В самый драматический момент неожиданно из-за валуна (мы шли через сопку по тропинке) вынырнула Мария Ивановна, шедшая домой той же дорогой. Меня, отличницу, примерную, как видимо, она считала, девочку, застала расхристанной, с растрёпанными волосами и красной физиономией, с боевым кличем «а ну, подходи, щас получишь!» поднявшей над головой портфель. «Рожкова?!. Ты?!.» – только и смогла вымолвить изумлённая Мария Ивановна.
Другой случай был связан с выяснением отношений между мной и мальчишкой по фамилии Зозуля. На перемене мы, сидя за партой, ругались, толкали друг друга. Не выдержав, я обозвала его так, как
