Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
День был очень жаркий. Тётя Поля приехала в Рахны накануне и здесь, на берегу Южного Буга, решила получить загар сразу и сполна. Кожа у неё, как и у всех вновь приезжающих на юг северян, была белой до голубизны. Особенно если северянин не загорал два года подряд. А тётя Поля до этого на юге вообще не бывала. Через час после пребывания на солнце кожа порозовела. Соседи по пляжу стали предупреждать: «Вы сгорели!» Но тётя Поля считала, что ещё недостаточно загорела, посидела на солнце ещё часик. Уходили мы с пляжа часов в пять вечера. Кожа у тёти Поли была ярко-красной, и ей уже было нехорошо. Пришли в снятую на ночь хату. Обмазали тётю Полю кислым молоком, сметаной. Не помогло. На коже вздулись большие водянистые волдыри. Лежать, не говоря о том, чтобы спать, она не могла. Всю ночь стонала от боли. Теперь я понимаю: это счастье, что она не умерла от ожогов! Мы тоже не спали. На следующее утро невыспавшиеся, обгоревшие уехали в Рахны. Вот так съездили на Южный Буг. Чуть не утонули. Следующие две недели тётя Поля, местами обгоревшая до мяса, залечивала ожоги. Больше в Печору не ездили.
Поездка на юг в те времена была сопряжена с большими трудностями. С детьми, с багажом надо было добраться на буксире «Тулома» до Мурманска. Сухопутной дороги не было. Видавшая виды «Тулома», во чреве которой громко стучали поршни, шлёпала по заливу четыре часа, заходя во все попутные точки. Начиная с Росты вдоль берега тянулись доки и причалы с пришвартованными кораблями разного вида и размеров. Долгие годы там стоял легендарный ледокол «Ермак» – громадное судно. Когда штормило, четыре часа на «Туломе» были не из приятных. В Мурманске садились на ленинградский поезд. В Ленинграде переезжали на другой вокзал, пересаживались на поезд, шедший на юг. Там у касс всегда было столпотворение. Билеты удавалось закомпостировать через комнату матери и ребёнка. Посадка на поезд была испытанием на физическую и психологическую прочность. Услышав объявление на посадку, народ пёр так, как будто от этого зависела жизнь каждого пассажира. Носильщики, в белых фартуках, в те годы носили чемоданы пассажиров, перекинув их на широком ремне через плечо. Этими чемоданами, один спереди, другой сзади, как тараном, раздвигали толпу, невзирая на лица (дети, женщины) и сиплыми от натуги голосами крича клиентам, чтоб не отставали. Они первыми влезали в вагон, им надо было спешить и по возможности подцепить ещё клиентов. В вагоне были вечные споры из-за мест для багажа, которого у всех было полно. Старались запихнуть багаж под нижние полки, т. к. кража чемоданов была обычным делом. Во время наших поездок отец ночью в поезде никогда не спал – стерёг вещи. Отсыпался днём. Особенно суровые времена для пассажиров наступили после всеобщей амнистии в 1953 году, когда выпустили из тюрем всех уголовников. На вокзалах и в поездах они чувствовали себя очень вольготно, присматривали жертву, обдирали её, угрожая быстрой расправой. Ходили леденящие душу рассказы о пострадавших пассажирах.
В Ленинграде в послевоенные годы было много нищих. Вдоль Невского проспекта на тротуаре сидели безрукие, безногие, слепые, в старых гимнастёрках, искалеченные войной солдаты. Рядом с ними нередко стояли дети. Когда наш поезд шёл по территории Украины, ближе к Рахнам, в него подсаживался один и тот же нищий. Скорее всего, бывший танкист, с обгоревшим лицом и руками, весь в страшных рубцах от ожогов, слепой, в потрёпанном френче. Его сопровождала девочка-подросток. Медленно продвигаясь по вагону, скрипучим голосом он пел песню, каких после войны было множество. Смысл её сводился к тому, что раненый боец пишет жене письмо из госпиталя, в котором он лежит якобы весь покалеченный. Жена от него, калеки, отказывается, но письмо находит дочка и пишет отцу: «Приезжай, милый папочка! Я буду за тобой ухаживать». Отец, который калекой и не был, выздоровевший, красивый, грудь в орденах, приезжает. Жена, стерва, посрамлена и остаётся ни с чем и ни с кем.
Обратная дорога домой на Север была куда как труднее. Рахны многие пассажирские поезда проскакивали, не останавливаясь. Те, что останавливались, стояли не больше пяти минут. Обычно нужные нам поезда останавливались ночью. С билетами всегда были проблемы. Поезда шли с юга, уже загруженные под завязку. Однажды уехать из Рахнов прямо в Ленинград мы не смогли, поехали в Шепетовку, ближайшую к Рахнам крупную станцию, надеясь уехать оттуда. Там скопилось такое количество народа, что для того, чтобы его вывезти, пустили товарный поезд, в который мы и загрузились. Товарняк шёл вне расписания, и до Ленинграда дорога растянулась на трое суток вместо обычных полутора. Поезд то шёл, не останавливаясь несколько часов, то стоял часами в лесу или в поле. Во время таких остановок для того, чтобы справить нужду, мужчины и женщины бежали в разные стороны от железнодорожного полотна. Спали на полу вагона, на сене. Словом, как во время войны. Когда наконец прибыли в Ленинград, не верили в своё счастье.
Обычно домой везли чемодан свежих яиц, пересыпанных половой. В Полярном в те годы свежие яйца не продавали, только яичный порошок. Везли ящик зелёных помидоров, яблоки. Яблоки в Полярном продавали, но они были дорогими и считались роскошью.
