Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
Самая крупная морошка росла на болоте, которое во время войны было заминировано на случай возможного наступления немцев. Заминировать гранитные сопки невозможно, а болота – вполне. Немцы до Полярного не дошли, они вообще на Севере не смогли продвинуться вглубь нашей территории. Минные поля после войны разминировали, но рассказывали, что сразу после войны бывали случаи, когда грибники подрывались на минах. От тех времён вокруг болота осталась колючая проволока, в которой были сделаны проходы, и на ней – проржавевшая табличка «Опасно! Мины!». Попадались полуразрушенные остовы огромных авиационных бомб. Ходить по болоту было страшновато. Прыгаешь на кочку, а внутри всё замирает и холодно от мысли, что вот сейчас взлетишь вместе с ней на воздух. Так со страхом в душе и собираешь морошку. Когда, покидая болото, выходили за колючую проволоку, во мне как будто скрученная пружина разжималась. Думаю, такое ощущение было у всех ребят, хотя в этом не признавались. На обратном пути нас охватывало бурное веселье – видимо, оттого, что мы живы и с ягодами.
Летом тёплыми считались дни, когда можно было снять пальто, куртку и остаться в костюме или шерстяной кофте. Редко выпадали жаркие дни с температурой 20–25 градусов. Тогда обнажались для загара бледные до синевы тела северян. В черте года были озёра с чистой, прозрачной водой. В жаркие дни народ спешил к ним – окунуться. Вода в них была холоднющая! Для тех, кто пытался их переплыть, это кончалось трагически – тонули.
Летний отдых
Обычно летом детей в городе оставалось мало – все, кто мог, уезжал на время отпуска куда-нибудь южнее. Четыре года подряд наша семья ездила отдыхать на Украину в Винницкую область. Первый раз мы поехали туда в 1950 году по совету соседа по бараку, офицера Миши Майстренко, к его тётке, Анисье Галушко, жившей в селе Рахны. Село оказалось большущим. В нём проживало около десяти тысяч человек. Приехав туда, до нужной нам Галушки добрались только на третьи сутки. Пока разбирались с родственными связями Миши Майстренко, переночевали по очереди у двух других Галушек. Анисья оказалась вдовой лет пятидесяти, страдающей ревматизмом. Её хата была обычной украинской хатой, белёной, под соломенной крышей. В ней было две комнаты: проходная кухня с русской печью и деревянным полом и большая горница с земляным полом. Анисья жила в кухне, а мы заняли горницу.
Рахны – красивое село с высокими тополями, белыми нарядными хатками, вокруг которых обязательно палисадник с неизменными мальвами, георгинами, бело-розовой мыльнянкой и другими цветами. У тётки Анисьи перед хатой росло могучее дерево грецкого ореха. Во дворе стоял огороженный плетнём сарай. Внутри загородки ходил поросёнок. Хозяйка кормила его яблоками и другими фруктами, коих было в изобилии и от которых он уже рыло воротил. Позади хаты раскинулся фруктовый сад с яблонями и грушами, под которыми была посажена картошка. В саду среди прочих были два замечательных дерева: яблоня с яблоками «белый налив», очень вкусными, и груша с необыкновенными по вкусу и размерам грушами. Груши были большущими, круглыми, изливались соком и ароматом. К сожалению, плодоносила она не каждый год. Груша росла на краю участка, и местные мальчишки нередко её трясли по ночам. Под грушей была посеяна пшеница, или жито, по-украински. Между соседними усадьбами заборов не было. Их разделяли межи, плотно засаженные невысокими сливовыми деревьями. Плетни отгораживали усадьбы только от улицы. По ней утром и вечером проходило стадо коров, поднимавшее тучу пыли. На плетнях обычно сушились глиняные горшки – кринки. Сзади усадьбы тоже не были огорожены. Позади усадеб Анисьи и её соседей шла дорога, отделявшая их от большого гречишного поля. Вдоль дороги росли высоченные вишневые деревья с толстыми прямыми белыми стволами и мощной кроной наверху. Достать вишни с таких деревьев можно было только с помощью высокой лестницы. Мы приезжали отдыхать, когда пора вишен уже миновала, и нам – детям – доставались вишни, засохшие и опавшие на землю, сладкие и вкусные. Думаю, что в «Вишнёвом саде» Чехова речь идёт именно о таких вишневых деревьях.
В центре села сохранился огромный помещичий особняк, приспособленный под пионерский лагерь для детей железнодорожников. Перед ним, окружённым большим красивым парком, было два пруда, по-видимому, ухоженных при прежних владельцах поместья, но сильно запущенных с тех времён. Мутная вода кишела дафниями, но, за отсутствием лучшего водоёма, в прудах купались. Там даже водилась какая-то мелкая рыбёшка. Мальчишки ловили её с моста не удочками, а сеткой, распятой в виде зонтика, опрокинутого и подвешенного к палке.
Чтобы попасть на пруды, нам надо было пройти по дороге, опоясывающей гречишное поле, вдыхая медовый запах цветущей гречихи, утопая босыми ступнями в горячей, струящейся между пальцев ног нежной пыли, миновать железнодорожные пути и вокзал. За вокзалом была базарная площадь. В будни и продавцов, и покупателей на ней было немного, значительно больше в воскресные дни. Но бывали ярмарочные дни, когда из окрестных сёл на волах привозили самые разные товары. Было не протолкнуться от народу! Настоящая ярмарка, как её описал Гоголь! Чего там только не было: и живности, и разных изделий народных ремёсел, не говоря о всяких овощах и фруктах. Рахны не было курортным местом, а потому продукты там были замечательно дёшевы, цены на овощи и фрукты и в обычные дни были, как теперь говорят, смешными, но во время ярмарки они были в прямом смысле копеечными.
За базарной площадью начинался большой парк, засаженный липами, клёнами, каштанами. Интересно, сохранился ли он сейчас или исчез, как исчезли белые украинские хаты под соломенной крышей?
В пионерском лагере, располагавшемся в парке, существовала традиция устраивать пионерский костёр в День железнодорожника. Сооружался огромный костёр, вокруг которого пели и плясали пионеры, а в тёмное южное небо, усыпанное звездами, высоко взлетали искры. Лагерь не
