Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
В моде были белые кружевные подзоры на кроватях, вязанные крючком покрывала и накидки на подушки. Тогда многие женщины вязали крючком. Бельё замачивали, отстирывали, кипятили на плите, потом опять отстирывали, полоскали на колонке или в озере, крахмалили и подсинивали, а потом вывешивали на верёвки за домами. Позором считалось жёлтое, застиранное бельё. В городе была прачечная, но в неё сдавали бельё немногие. Глядя на серое, застиранное бельё, мама говорила: «Да-а… Как из прачечной!» Среди тех, кто попроще, бытовало мнение, что сдавать бельё в прачечную – ниже пасть просто некуда. Потому я, ненормальная, всю жизнь и стирала бельё сама! Когда я уже училась в Москве и снимала угол, меня, будучи проездом, навестила тётя Поля, а потом родители. Первым движением и тёти Поли, и мамы, как только входили в комнату, было – отогнуть покрывало на моей раскладушке и проверить чистоту постельного белья.
Как-то весной в город на Советскую улицу прилетел скворец! И запел! Скворцы до наших северных мест никогда не долетали, а тут – скворец, которого рано утром обнаружили сидящим на верхушке столба около барака! Весть о нём мгновенно разнеслась по всей улице. Сбежалась толпа. Тут же смастерили и приколотили на столб красивый скворечник. Высказывались разные мнения относительно того, останется он или нет. Скворец, конечно, был сумасшедшим, залетев так далеко на север, но, видимо, не настолько, чтобы здесь остаться. Несмотря на красивый скворечник, он улетел, а скворечник, как напоминание о несбывшейся надежде на его песни, ещё несколько лет торчал на столбе, пока не свалился.
В городе было много финских домиков со всеми удобствами на улице или в доме, но с выходом выгребной ямы на улицу. Это были деревянные щитовые домики, состоящие из двух, реже трёх комнат и кухни, с печным отоплением. Их и называли не домами, а домиками. В одном из финских домиков проживало единственное в городе многочисленное и крикливое цыганское семейство. Глава семьи был единственным в городе золотарём. Прозывался просто – Яша-говновоз. Он был маленьким, худым, с заросшим, чёрным, в глубоких морщинах лицом. Зимой он разъезжал на санях, а летом на телеге, грохоча по булыжной мостовой. На санях или на телеге (в зависимости от сезона) стояла большая деревянная бочка с «ароматным» содержимым. Это хозяйство впрягалось в большого сивого мерина, который никогда не спешил, медленно ступая своими мощными мохнатыми ногами. На козлах с отрешённым видом, ссутулясь, сидел Яша, чёрный как ворон, в брезентовом с капюшоном плаще, когда-то светлом, но со временем ставшем почти чёрным. Когда мальчишки его дразнили, он гортанно матерился и замахивался кнутом. Близко не подбегали – мог и огреть. Почему-то именно судьбу Яши-говновоза пророчил мне отец, когда ругал за плохие отметки. Но не случилось – у меня оказалась совсем другая судьба.
Дом, в котором мы теперь жили, находился на небольшой сопке, а ниже стоял дом, носивший название Дома строителей. Много позже его почему-то стали называть «Кремлём». Это был большой деревянный трёхэтажный дом, выстроенный в виде буквы «П», с несколькими разными по форме и назначению подъездами. В доме размещались управление строительством, небольшой клуб, один подъезд занимали трёхкомнатные квартиры, в которых жили строители. В основном это были коммуналки. Фасад дома украшали деревянные колонны. В подвале была кочегарка. Её котлы грели воду и для нашего дома. Громадный дом этот был идеальным местом для игры в казаки-разбойники и прятки. Позднее его признали шедевром деревянного зодчества. Признали после того, как снесли.
Детей на этом конце улицы Советской жило очень много! Около Дома строителей была большая площадка, на которой играли в волейбол, кислый круг, беговую лапту и другие игры, которых тогда мы знали множество. Чаще всего это были командные игры. Первыми, как только стаивал снег с деревянных тротуаров, на свет божий извлекались толстые верёвки. То были не теперешние тощие прыгалки, а тяжёлые длинные кручёные верёвки. Сначала прыгали на тротуарах, а потом, когда сходил снег, то на земле. Прыгали по нескольку часов: по одной, по двое, две скакалки крутили одновременно. С приходом светлых ночей игры продолжались до полуночи, пока домой не загоняли сердитыми призывами родители или Воробьёв.
Воробьёв был милиционером. Жил он тут же, на Советской. Высокий, худой, лет тридцати с небольшим. Вечерами мы с криками носились по Советской, но, завидев вдалеке долговязую фигуру в синей милицейской шинели, с воплем «Воробей идёт!» разбегались в разные стороны прятаться. Если Воробьёву удавалось настигнуть жертву, он её тряс, чтобы вытрясти из неё адрес и отвести к родителям, которым делал внушение. Однажды, как обычно, разогнав нас, он ушёл к себе. Мы вылезли из своих щелей и, не теряя бдительности, продолжали играть. Вечер был такой тёплый и солнечный! Домой идти совсем не хотелось. Потом, конечно, разошлись по домам, а утром увидели у подъезда дома, в котором жил милиционер, толпу народа. По её виду можно было понять, что произошло что-то нехорошее. Оказалось, той солнечной ночью Воробьёв застрелился! У нас даже возникло чувство вины – уж не мы ли его довели до самоубийства? Поначалу после его смерти казалось, что вот теперь наступила полная воля, гуляй не хочу, никто гонять не будет, но скоро ощутили, что Воробьёва нам не хватает. Из нашей вечерней жизни ушли ощущение опасности и риск быть пойманным. И стало скучновато.
Лето на севере – прекрасная пора. Собравшись компанией, мы ходили в сопки за ягодами и грибами. В сопках растёт черника и брусника, на болотах – морошка и голубика. Во мху полно подосиновиков, подберёзовиков, сыроежек, волнушек. Сопки покрыты стелющимся хвойным кустарником с мелкими иголками, усыпанным чёрными сладковатыми ягодами. Мы называли эти ягоды вороникой. Правильное их название – вероника. У вероники довольно жёсткая кожица и мелкие семена внутри. Но когда хотелось пить, то эти ягоды очень хорошо утоляли жажду.
Пожуёшь их, а кожицу с семенами выплюнешь. Для других целей веронику не собирали.
Первой поспевала морошка. Сочная янтарная ягода, как будто солнцем налита! Говорят, любимая ягода
