Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
В селе была большая белокаменная церковь, в которой крестили сестру Таню. Её крёстной матерью стала соседка Анисьи – весёлая и добрая Одарка. Крестины отметили застольем и украинскими песнями допоздна. Мама обладала фантастической способностью быстро заводить друзей. К концу отпуска добрая половина женщин, чьи хаты стояли на нашей улице, была в их числе. Когда мы приехали, нас никто не встречал, а провожала уже большая компания. Накануне отъезда нас зазывали к себе в сад, чтобы мы что-нибудь взяли: у кого-то – особенные яблоки, у кого-то – сливы. В вечер нашего отъезда, подоив коров, соседки быстренько сбежались. Каждая при этом что-то принесла за пазухой, в первую очередь горилку и что-нибудь нам в дорогу. Потом были песни почти до самого отхода на нужный нам поезд, который проходил через Рахны ночью или рано утром. В последующие годы мы приезжали в Рахны в расширенном составе: мама и обе мамины сестры (Людмила и Полина) с детьми. Иногда приезжали без мужей. В одно лето даже бабушку прихватили с собой, а в последнее наше лето в Рахнах – и две семьи наших знакомых. Стало веселее всем: и взрослым, и детям. В день нашего приезда, вечером, подоив коров, сбегались соседки с неизменной горилкой и немудрёной закуской (яйца, помидоры, огурцы), потом опять песни допоздна… Электричества в хатах не было, готовили на примусах и керосинках. Отдых здесь привлекал дешевизной – фрукты были дармовыми, т. к. снимали комнату в придачу с садом. Правда, фруктами объедались в первую неделю, а потом на них уже и смотреть не хотелось. Северян любили за открытость и щедрость: они платили больше, чем другие. У северян ведь зарплаты были двойные. Поскольку Рахны не было курортным местом, особых доходов у местного сельского населения не было. В колхозах деньги на трудодни не платили, а налогами обдирали как липку. Налог взимали с каждого деревца, с каждой курицы, со всего. Послабление вышло после смерти Сталина. «И раб судьбу благословил…» Не столько судьбу, сколько Г.М. Маленкова, с которым связывали послабление налоговой удавки. Люди радовались дачникам. Хоть какие-то деньги от них получали. На нашей улице были дачники из Москвы и Ленинграда, но у них душевной смычки с местным населением не наблюдалось. Эти отношения распространялись и на детей. Девчонки из Москвы и Ленинграда ни с нами, северянами, ни с местными не дружили. У них была своя компания, у нас – своя.
К нам иногда захаживал поговорить старик по фамилии Стельмах, живший на нашей улице, высокий, прямой, красивый, с белоснежными волосами и усами, правильными чертами лица. У него всегда был аккуратный вид с отпечатком некоторой интеллигентности. Поговаривали, что он скуповат, но относились к нему уважительно. Расспрашивали о прежних временах, немецкой оккупации, обсуждали с ним текущие дела, советовались. Стельмах рассказывал, что во время оккупации немцы-пехотинцы особо не бесчинствовали. Беда была, когда наезжали эсэсовцы. Их узнавали по чёрным мундирам. Но больше всего зверствовали татары, перешедшие на службу к немцам.
Те врывались в село, как дикое племя. Хватали девушек, молодых женщин, тут же на виду у всех насиловали, а заступавшихся расстреливали. Когда началось освобождение Украины, накануне наступления наших войск на Рахны немцы особенно старательно помылись, оделись в чистое белье. Как чувствовали! Чистенькими полегли!
Рахны, 1953 год. В центре – Лия и Таня, по бокам – сёстры Черанёвы: Галя и Анжела
Стельмах однажды наябедничал моему отцу и Афанасию Ильичу (мужу тёти Люси) на жён, которые приехали в Рахны с детьми раньше мужей и, по понятиям Стельмаха, вели себя не очень прилично. Не представляю, где в Рахнах того времени можно было разгуляться, но, как говорится, свинья грязи найдёт, и жёнам был устроен «разбор полётов». Людмила сделала тонкий дипломатический ход – раньше Стельмаха сама мужу обо всём с юмором поведала. Была милостиво прощена. Моя мама не догадалась этого сделать – дипломатия вообще не её конек. Получила выволочку.
Во время последнего нашего приезда в Рахны я научилась плавать! Большой компанией: мама, Поля, Люся, все с детьми поехали, наняв полуторку, в село Печора, что на Южном Буге. Это довольно далеко от Рахнов, поехали с ночёвкой. Место красивейшее. Река там делится на два рукава. Левый – быстрый, а правый перегораживают большие валуны, образуя запруды. Берега поросли лесом. Правый берег – очень крутой, высокий, лесистый. На верху горы окружённое деревьями стояло красивое белокаменное здание с колоннами – бывший помещичий дом, в котором располагался туберкулёзный санаторий. Мы купались в широкой и глубокой запруде. Феликс хорошо плавал и решил за один день обучить всех не умеющих плавать детей, т. е. меня, Эллу и Валентина – своего младшего брата. Феликсу было семнадцать, мне – одиннадцать, Элле – десять, а Вальке – шесть лет. Феликс обучал проверенным веками методом: спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Он предлагал нам, держась за его шею, переплыть запруду. На середине реки нырял, а брошенный утопающий барахтался, борясь за жизнь. И получалось! Со мной он проделал это дважды. Элла и Валька, пережив один раз ужас глубины, от повторных попыток отказались. Вроде бы все трое научились держаться на воде, и все в тот же день, уверовав в это, едва не утонули.
Недалеко от берега на метр из воды торчал валун метра полтора в диаметре. Валька решил его обогнуть вплавь, но сил на всю дистанцию не хватило. Заплыв за камень и не нащупав под ногами дна, стал, захлёбываясь, отчаянно барахтаться. Это происходило в нескольких метрах от сидящих на берегу матери и тёток, но из-за валуна его не было видно, и те сидели, безмятежно беседуя. Мы с Эллой тоже неподалеку в воде плескались на мелком месте и не обращали на него внимания. Его отчаянные попытки заметили те, кто сидел правее по берегу и от кого камень его
