Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Противоречий и раздражения в семье Айвазовских накопилось к тому времени столько, что скрыть их было невозможно ни от фотографа, ни от окружающих. Причём по большей степени волны недовольства исходили от Юлии Яковлевны: бывшая Джен Эйр на глазах превращалась в сумасшедшую жену сэра Рочестера. Скромная гувернантка была вовсе не так проста, как может показаться. Начнём с того, что в семейной истории Юлии Гревс имелись собственные тайны.
Александр Айвазовский пишет о своей бабушке как об «очень красивой шотландке, которая приехала с родными из Англии незадолго до смерти императора Александра I». «Откуда и какого происхождения был Гревс, – рассказывает внук художника, – нам, правнукам, не было известно. Знаю только, что прабабушка всегда говорила, что им принадлежал Гревс-Энд. Знаю, что дочери её были очень красивы и отличались аристократичностью».
По другим сведениям, Юлия родилась в России, и её отец, Якоб Гревс, был личным врачом российского императора. Широко известный миф (а может, и не миф) о том, что Александр I на самом деле не умер в Таганроге 19 ноября 1825 года, но удалился от мира и жил под именем старца-отшельника Федора Кузьмича аж до 1864 года, сыграл свою роль и в судьбе мисс Гревс. Её отец пропал без вести ни раньше, ни позже, а точно в тот самый день, когда скончался царь. Юлия Андреева пишет, что, «проживи её родитель дольше, Юлия была бы зачислена фрейлиной Ея величества или нашла бы себе достойное место, во всяком случае, имела бы приданое». Дескать, в гувернантки девушка пошла не от хорошей жизни. Легенда складная, вот только… даты не сходятся! Юлия Яковлевна родилась в 1829 году, спустя четыре года после загадочного «исчезновения» своего отца. Но саму легенду в семье, судя по всему, поддерживали – она и вправду придавала никому не известной Юлии Гревс загадочный флёр. Александр Айвазовский в мемуарах приводит также сведения о том, что наследникам Гревсов ещё при жизни бабушки было обещано колоссальное наследство в несколько миллионов, но Юлия не могла доказать документально своё происхождение[49] и потому не стала претендовать на эти деньги. Тем не менее миф о большом наследстве и родственниках-аристократах тоже стал на редкость живучим – более того, он позволял встать вровень с прославленным супругом, жизнь с которым оказалась вовсе не такой сказочной, как виделось из Петербурга.
Представьте: столичная жительница, красавица с прекрасным образованием и хорошими манерами, слушавшая романсы Глинки в его собственном исполнении (пусть и на правах гувернантки), совсем ещё молодая женщина попадает сразу же после свадьбы в захолустную Феодосию – и в полную зависимость от успешного мужа. Сказывалась ещё и разница в национальности и, скорее всего, в темпераменте – сдержанная британка и горячий армянин. Айвазовский, судя по всему, довольно быстро остыл к молодой жене – брак был уж слишком стремительный, в чём сам художник признавался в одном из писем того времени:
«Теперь я спешу сказать вам о моём счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился как никогда. В две недели всё было кончено. Теперь… говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился»[50]. Он крайне редко рисовал Юлию, и даже эти немногие попытки были неудачными. Будто бы существовавшая картина «Юлия, жена моя» не сохранилась, единственным изображением супруги Айвазовского мы можем любоваться (если это слово здесь уместно), глядя на неоконченный автопортрет 1849 года (Одесский художественный музей). Главной женщиной жизни Ивана Константиновича остаётся живопись, портрет, который он готов рисовать снова и снова, – это портрет волны.
А вскоре у Юлии обнаруживается ещё одна «соперница» – Феодосия. Айвазовский вкладывал колоссальные силы и средства в развитие города: его заботами здесь появятся фонтаны с питьевой водой, художественная мастерская и музей, позднее будет реконструирован морской порт и проведена железная дорога. Бедным феодосийским девушкам Айвазовский обеспечивал приданое, крестил чуть ли не половину местных младенцев и без устали жертвовал на другие богоугодные дела. При этом он, разумеется, не забывал о нуждах собственных детей и заботился о жене, но заботиться и быть по-настоящему близкими – это всё-таки разные вещи. К тому же Айвазовский, если верить воспоминаниям внуков, вовсе не был таким уж душкой в кругу семьи – кто-то дипломатично замечал, что у него всё зависело от настроения, а кто-то упоминал о проявлении деспотических замашек[51]. Вновь дадим слово Александру Айвазовскому – кстати, он единственный из всех внуков носил фамилию деда, о чём художник специально подавал ходатайство царю. «Добрый по натуре, он мог иногда быть жесток. Всегда искренне возмущавшийся несправедливостью, он в то же время и сам мог быть глубоко несправедлив». И, разумеется, все эти качества, как обычно и бывает, с возрастом лишь укреплялись.
Да, поначалу Юлия, скорее всего, наслаждалась своим статусом – разве смогла бы она, к примеру, попасть в Париже на приём к Наполеону III и императрице Евгении, если бы не приглашение, отправленное супругу? Но человеку всегда мало того, что он имеет, особенно если при этом ему отказывают в том, чего он особенно жаждет, – в любви, внимании, сочувствии. А когда принимаешься это отрицать, к делу подключается собственный организм, протестующий изо всех сил: это и произошло с Юлией Гревс. Она начала часто болеть, климат Феодосии врачи сочли для неё неприемлемым. Беспокоила судьба быстро взрослеющих дочерей – за кого их выдавать здесь, в глуши? За уличных бандуристов? Юлия убеждала мужа переехать в Петербург именно для того, чтобы обеспечить девочкам хорошие партии, – нормальный ход мысли женщины в XIX веке. Но Айвазовский не видел своей жизни вне Феодосии, он корнями врос в эту землю и не желал от неё отрываться. Только когда началась Крымская война, он на время перевёз семью в Харьков (и то не сразу), но сам при этом постоянно рвался в Севастополь, чтобы следить за боевыми действиями – и как художник, и как гражданин.
Разлад в семье нарастал с каждым годом, начались скандалы, и Юлия завела привычку хватать в этих случаях дочерей под мышку – и уезжать с ними в Петербург или в Одессу. Из одной такой поездки в 1860-х ни она, ни дочери не вернулись. Айвазовский остался один в большом пустом доме – уже немолодой вдовец при живой жене и детях… Он спасается работой, пытается наладить отношения с дочками, с которыми жил в разлуке, по-прежнему выплачивает деньги на содержание Юлии. Впрочем, у потомков художника было другое мнение по этому поводу – Александр Айвазовский пишет буквально
