Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
— Матрос Носенко, для принятия присяги три шага вперед!
В одной руке винтовка, в другой листок с присягой:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик...»
От торжественности минуты мороз пробегает по коже. Почему-то вспомнился наказ деда: «Ты видал, Володька, те могилы в парке? Не забывай же их».
«...Клянусь... до последнего дыхания быть преданным народу...»
Ветер чуть колышет бархатные складки знамени. Недвижим строй, суровы лица офицеров.
«...Если я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара...»
Принята присяга, матрос Носенко стоит с товарищами локоть к локтю. Строже стал его взгляд: дана клятва на Верность...
Любовь
Батальон особого назначения, куда был зачислен Владимир Носенко для прохождения службы, базировался в районе канала имени Москвы.
Завидна пора юности. Рано утром подъем, физзарядка, грудь растерта снегом и горит огнем под тельняшкой. Как-то особенно хорошо от чувства молодости, тело кажется легким, послушным и гибким.
В дружной матросской семье полюбили веселого плясуна и гитариста Володю Носенко, привлекала в нем душевная мягкость, улыбчивость, чуткость к товарищам.
Текли дни флотской службы. В матросском клубе устраивались вечера и там собиралась молодежь.
В пору юности все кажется простым, ясным и дела людские овеяны романтикой. Однако случается и смешное, о чем потом вспоминаешь с улыбкой.
В один из молодежных вечеров к группе девушек подошли «кильватерной колонной» четыре красавца моряка, четыре кавалера в наглаженных в струнку брюках, в бескозырках на бровь. Среди них был Володя Носенко. Моряки подошли не спеша, звеня струнами гитар, уверенные в своей неотразимости. Но атака была отбита легко и, как говорится, не без потерь. Володя Носенко влюбился. Ему приглянулась девушка с застенчивой улыбкой. Ее мечтательные темно-серые глаза покоряли своей чистотой.
Маша Комова была девушкой доброй, но строгой, она ждала дружбы верной, дружбы на всю жизнь. А случилось так, что матрос обманул — не явился на первое же свидание. Откуда ей было знать, что Володя в тот вечер не получил увольнительной. Маша простояла битый час на свирепом февральском ветру и дала себе слово больше не встречаться. Если человек обманул в малом, нельзя верить ему и в большом. Горько переживая обиду, она не спала всю ночь и думала, думала...
Ничего, девочка, тем сильнее будет твоя Верность. Она ведь не всегда приходит легко, а рождается порой из ошибок, огорчений и обид.
Прошла неделя, и в матросском клубе снова был вечер. Подошла Машенька к зеркалу причесаться и вдруг увидела его отражение. Замерло сердце, и забылись приготовленные строгие слова.
...Москва! Не забыть твоих прикремлевских садов, твоих вечерних огней. Часто они приезжали в центр и бродили по улице Горького или гуляли вдоль берегов канала, освещенных луной. Машенька говорила о том, как хорошо бывает, когда веришь в друга и знаешь, что не подведет, не обманет...
И вдруг — расставание. Володю переводили для продолжения службы в Севастополь. Всю дорогу в вагоне сиротливо стоял в пластмассовом стаканчике для бритья букетик ландышей, подаренный на прощанье Машенькой. Нежный запах цветов напоминал о любимой, о последних минутах на Курском вокзале в Москве. И звучали до сих пор слова песни, и они усиливали печаль расставания:
Севастопольский вальс —
Золотые деньки.
Мне светили в пути не раз
Ваших глаз огоньки...
Задумчиво глядя в окно вагона, мимо которого проплывали мосты, полустанки, Володя мысленно повторял слова, что своей неведомой силой брали за душу.
А колеса стучали: «Севастополь, Севастополь...»
Севастополь! Город-герой, город-легенда, здесь каждый камень ранен, каждый шаг земли пропитан кровью!
С волнением ходил матрос Носенко по улицам и площадям Севастополя, с трепетом читал на домах обычные с виду, но таящие в себе героику прошлого надписи: «Проспект Нахимова», «Улица Даши Севастопольской», «Площадь Жерве». Он точно листал страницы великой истории.
На Малаховом кургане, где пылал в чаше, точно в жертвеннике, Вечный огонь, Володя с болью оглядывал груды гранитных обломков — это было все, что осталось от памятника адмиралу Корнилову, первому герою Севастополя. Гитлеровцы надругались над русской святыней, сняли и увезли на переплавку бронзовые фигуры, взорвали гранитный постамент. Нетронутым осталось лишь то место, где упал, сраженный в грудь чугунным ядром, адмирал Корнилов. На земле в этом месте был выложен из пушечных ядер крест.
Володя долго стоял на брустверах славного четвертого бастиона. Отсюда открывался прекрасный вид на город и его холмистые окрестности. Здесь вместе с русскими солдатами сражался тогда еще молодой офицер Лев Николаевич Толстой. До сих пор на бастионе лежат, сияя грозными жерлами, старинные корабельные пушки, осыпавшие тяжелыми ядрами англо-французов.
Побывал Володя и на Мичманском бульваре у памятника Козарскому. Отсюда хорошо виден знаменитый Константиновский равелин на северной стороне Севастопольской бухты. Володя знал, с каким героизмом в дни Великой Отечественной войны небольшой отряд матросов три дня отбивал атаки огромного скопления вражеских войск. И когда уже не осталось никого в живых, кроме смертельно раненного батальонного комиссара Кулинича и матроса Двинского, герой-матрос выполнил последний приказ комиссара, взорвал равелин вместе с хлынувшими туда немцами.
Куда ни погляди, все в этом городе волнует сердце. Володя бродил по улицам, весь во власти прошлого, бессмертной славы своей земли.
А вечером любовался закатом. Облака над нежно-лазоревым небом окрасились в сиреневые, золотистые тона. Солнце зашло за дальние холмы, и закат долго горел оранжевым пламенем. Когда стемнело, с моря подул ветер. В черном небе высыпали звезды. Большая Медведица опустилась к шумным волнам, точно хотела зачерпнуть золотым ковшом неспокойное море вместе с темневшими на рейде кораблями. Ночью началась гроза. Тьма озарялась яркими вспышками, и раскаты грома сливались с грохотом волн, разбивающихся о скалистые берега.
Володя долго не мог уснуть, любуясь грозой, прекрасной и величавой. Своим гулом и грохотом она напоминала те далекие сражения, которые прошли по этой земле.
Севастополь, гордая слава русского народа! Только теперь перед Носенко раскрылся глубочайший смысл слов старого мичмана, сказанных в дни призыва, — слов о верности, о родной земле. Что-то новое возникло в его душе и поразило неожиданной силой, это новое зародилось в нем еще там, на брустверах четвертого бастиона, на улицах героического города, у памятника Козарскому.
Все эти чувства Володя выразил, как мог, в первом же письме к Маше. И с
