90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Студент
Мои товарищи по курсу
Над рекой Еношему
Увлёкшись грызнёй, медведь меня не слышит, пришлось окликнуть…
И всё же убитого жаль
И тут событие – у нас родился сын, которого я назвал Всеволодом, Севой. Пришлось на лето искать более оплачиваемую работу. Нашёл работу в знакомом мне геофизическом тресте, в экспедиции аж в Северо-Енисейске, куда и дороги нет, как в песне – «только самолётом можно долететь», и это буквально. До Красноярска ехал поездом, а там нашим Илом, способным садиться на грунтовый аэродром. В общем, ехал в тайгу, с ружьём, которое действительно пригодилось. Экспедиция занималась магнитосъёмкой с самолёта. Это были наши «Аннушки» – АН–2. Я не летал, а работал в фотолаборатории, проявляя отснятую на самолёте плёнку.
Золотопромышленный городок был небольшой, но благоустроенный и хорошо снабжался; здесь не было на некоторые продукты дефицита, который возник в городах нашей европейской территории после хрущёвских «новаций». Проблемой жителей была ситуация с городским кладбищем: из-за того, что под ним выбирали золотоносную породу, оно стало проваливаться.
На картах здешней местности, которые у нас были, я в километрах десяти от городка, недалеко от протекавшей мимо Северо-Енисейска реки Енашимо, увидел большое озеро и решил в выходной к нему сходить. Со мной напросилась работающая с нами тоже студентка нашего университета Галя Политико. Я люблю ходить в лес один. Но у Гали был фотоаппарат, и я согласился. Мы шли с ней по заросшей дороге золотодобытчиков (река была золотоносной, и на ней работала, только ниже, драга). Берег реки был крутой, скалистый, внизу валами лежала отработанная драгами порода. Дело было 15 сентября, но ещё было жарко и хотелось искупаться в реке, но из-за крутизны берега она была недоступна. Мы прошли вдоль берега километров пять, и тут на дороге увидели лежащего к нам спиной медведя. Он что-то грыз: было видно, как движется его ухо. Что делать? К озеру, минуя медведя, было не пройти: слева обрывистый берег, справа скалы, поросшие кустами. Возвращаться в город, не достигнув цели, нам не хотелось, да нас бы и высмеяли – с ружьём медведя испугались. Решили немного возвратиться назад и переночевать у ручейка, стекавшего к реке, – вероятно, медведь уйдёт. Я пристрелял на всякий случай ружьё, пугая к тому же медведя, если он вздумает пойти по нашим следам. Потом я построил шалаш. Уже когда стемнело, напившись вскипячённого на костре чая и подкинув в огонь побольше дров, легли на хвойной постели спать, прижавшись друг к другу, но без всяких «глупостей». Утром, проснувшись, снова напились чая, перекусили «чем бог послал» и двинулись в сторону озера. Подойдя к месту, где вчера лежал медведь, увидели его там же и в той же «позе», и он опять что-то грыз. Я предложил Гале уйти к шалашу, но она испуганно возразила: «Я боюсь, нет, я с тобой!» – «Ладно, помирать – так вместе. Подойду ближе, а ты стой здесь и фотографируй».
Увлечённый грызнёй, медведь меня не слышал. Я подошёл уже на расстояние метров в двадцать, а он всё лежит и не слышит опасности. Тогда я крикнул: «Эй, что лежишь!» (В спину стрелять нельзя, можно только поранить.) Медведь вздрогнул и, как пьяный мужик, стал поворачиваться, медленно подымаясь. Я ружьём следил за ним и, когда он уже почти поднялся, выстрелил. У меня была одностволка, а порох дымный. Сквозь рассеивающийся дым я увидел, как медведь грузно осел и завалился ко мне опять спиной. Подошёл ближе – он ещё дышал. Перезарядив ружьё, выстрелил ему в голову, и он затих. Мне было печально смотреть на убитого, но была и эйфория победы – здесь ведь кто кого, и никакой пощады. Да и азарт охотника был, иначе бы я, вероятно, на него и не пошёл. Галя фотографировала меня у туши медведя в «победных» позах, да и я её тоже. Возникла проблема: что делать с тушей медведя. Был туристский топорик, а нож только перочинный, так что шкуру снять было невозможно. Начал «свежевать» медведя топориком, отрубив окорока ног. Это было трудно, потому что они были густо шерстисты, особенно его «штаны», а кости такие крепкие, что мой топорик быстро искрошился. Отнести всё добытое нам было невозможно, так что три окорока я положил в холодную воду ближайшего ручья, один в рюкзаке понёс я, а огромную печень и сердце понесла Галя. Ноша была тяжёлой, стояла жара, и идти было трудно – мы часто отдыхали у ручьёв. Пришли к становищу только к вечеру, и идти за остальным мясом было поздно. Окорок и печень отдал ребятам, а сердце попросил сохранить для меня – его должен был съесть охотник, чтобы быть таким же смелым и сильным, как медведь.
Утром, испросив у геологов подводу с возницей, отправились за остальным. Ехали с приключениями, потому что дважды пришлось переезжать речку, а лошадь, не достав ногами дна, плыла вместе с телегой по течению, но когда обнаруживала дно, то выходила с телегой на берег. Хорошо, что лошадь была местной, опытной в таких ситуациях. Туша оказалась стухшей от жары, но окорока в холодной воде сохранились свежими. Вернулись уже вечером с теми же приключениями. Один окорок за их транспорт отдал геологам, остальные потребили мы, геофизики. Но переусердствовав на медвежатине, геофизики долго страдали животами. Однако в тресте, узнав, что я накормил экспедицию свежим мясом (ведь питались в основном консервами), выписали мне приличную премию. Приближалось время учёбы, а в экспедиции просили поработать до конца сезона. Я послал свою фотографию около убитого медведя с гордо поднятым ружьём и заявление о продлении моей работы в экспедиции. Говорят, что фотография в университете произвела фурор: она на философском и биологическом факультетах переходила из рук в руки. Даже в университетской газете была статья по этому поводу. Остаться на работе мне разрешили.
Рыбак Порьей Губы дед Семен. Я у него жил и с ним рыбачил…
Внук Игорь, Сева
