90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
Ещё запомнившимся событием такого рода был экзамен на биофаке по генетике. У нас в генетике тогда шла теоретическая, переходящая в политическую и даже отчасти экономическую, борьба так называемой лысенковщины с «вейсманизмом-морганизмом». Последователи селекционера из Одессы Лысенко считались дарвинистами, а их противники антидарвинистами. Наши идеологи-дарвинисты стояли на стороне Лысенко, утверждавшего, что развитие живого осуществляется в результате воздействия на организм внешней среды путём отбора средой наиболее жизнеспособных, наследственно закреплённых их полезных свойств, передаваемых тем самым их потомкам. Морганисты-вейсманисты утверждали, что не внешняя среда определяет развитие живого, а внутренний мутационный процесс: полезные, наследственно закреплённые мутации изменяют организм, делая его более жизнеспособным. А организмы с вредными мутациями отмирают. Так, дескать, и идёт процесс развития. У нас «теоретически» преобладала лысенковщина, поскольку этого деятеля поддерживало партийное руководство, считая его более полезным для сельского хозяйства и будто бы более близким марксизму. На самом деле позиция Лысенко была далеко от марксизма, и его он не понимал, а употребление марксистских терминов было популистски-демагогическим. Политическая поддержка Лысенко привела к тому, что реальная генетика в вузах не развивалась. Но, похоже, существовали в верхах и некоторые сомнения в отношении позиции Лысенко, и потому два университета, где преобладал на биофаках морганизм-вейсманизм, в стране имелись: это Свердловский и Ленинградский университеты. Причём на биофаке Ленинградского университета была и своя специфическая теория «номогенеза» профессора Льва Берга. Главная суть теории в том, что развитием живого управляют его внутренние законы.
Во время моего пребывания в университете Льва Берга уже не было в живых, а кафедрой генетики заведовала его дочь Раиса Львовна Берг, исповедовавшая теорию отца. Раиса Львовна встретила меня на экзамене вопросом, являюсь ли я сторонником Лысенко. Я ответил, что я не лысенкоист и не морганист. «А кто же вы?» – «Я марксист, диалектик, а обе крайние позиции в генетике считаю односторонними и потому не верными». – «А что же, по-вашему, верно?» – «Верно здесь единство противоположностей – внешней и внутренней среды». И я стал Раисе Львовне задавать каверзные вопросы, на некоторые из них она, не ответив, просто промолчала. Моя экзаменатор явно была расстроена и, поставив мне пятёрку, отпустила «с богом».
Мой интерес к теории организации начинался с системы уровней организации живого, и тут мне для сдачи экзамена по немецкому языку попалась книга на немецком языке австрийского биолога Людвига фон Берталанфи «Биологическая картина мира». Я её с трудом перевёл, и меня заинтересовало то, что в ней оказались некие основы общей теории систем, её основные принципы, о чём пишет автор. Но я обнаружил и то, что здесь нет ничего нового, кроме идеи системности живого и мира в целом, поскольку предлагаемые Берталанфи принципы «системности» давно сформулированы в биологии и философии. Более того, найдя в библиотеке Академии наук книгу А. Богданова «Организационная наука тектология», я нашёл, что подобные принципы используются и Богдановым, как основа тектологии, но только механистично и иначе выраженные. Более того, оказалось, что и принцип «обратной связи», являющийся теоретической основой провозглашённой Норбертом Винером кибернетики, как теории управления «в механизмах и в живом», есть и у Богданова, только иначе названный – «бирегулятор», т. е. двойной регулятор. А само понятие «обратная связь» тоже, как и тектология с её бирегулятором, существовало ещё в начале двадцатого века. Так что Винер в этом плане ничего нового не придумал, кроме названия теории регулирования – «кибернетика» (от греческого слова «кибер» – рулевой). В этом заслуга Винера очевидна. А то, что у нас, как и на Западе, значение его книги «Кибернетика» было раздуто до небес (там было название предполагаемой науки, а самой науки не было), определялось нашим пошлым западничеством, пренебрегающим собственными ценностями и успехами. Это обнаруживается и в отношении у нас к книге Богданова, её критика и неприятие, хотя там были и причины, как идеологического характера, так и просто невежество критиков. А. А. Богданов (настоящая фамилия Малиновский) являлся соратником Ленина по партии, членом ЦК, но был исключён из партии за «отзовизм». Он оказался «левее» Ленина и требовал отозвать из Думы большевистскую фракцию, считая недостойным для большевиков участвовать в этом шабаше. Будучи отстранённым от политики и будучи в душе учёным, по гражданской профессии врачом, он решил посвятить себя науке, а, занимаясь в ЦК организационной работой, стал разрабатывать организационную науку, которую и назвал тектологией (от латинского «строить»). После революции он, как врач, создал в Москве первый в мире институт переливания крови, позволивший во время Великой Отечественной войны нашей медицине спасти и поставить в строй тысячи бойцов. С его живым ещё сыном профессором-биологом Малиновским я встречался в Москве, он много чего рассказал о своём отце.
В своей дипломной работе я столкнул три теории: тектологию, кибернетику и «общую теорию систем», показав как их общность, так и различие. А также то, что ни в «кибернетике», ни в «теории систем» нет ничего существенно нового – они повторяют, только иными словами, то, что изложено в тектологии полвека назад. Руководитель моей дипломной работы Кирилл Михайлович Завадский, будучи болен, её не читал, но с основными идеями был знаком по курсовой работе. Он тогда сказал: «Хорошо, но мало». Я отшутился: «Хорошего понемножку».
Северо-Енисейск и охотничьи приключения
На семейном «фронте», конечно, тоже были проблемы. На Лермонтовском жить было тесно, да и Пётр Тимофеевич иногда дурил и по пьяни часто ругался с матерью, ревнуя её. Я ругал его за это: дескать, в вашем возрасте на этой почве не стоило бы ссориться. А он: «Ничего ты не понимаешь в семейной жизни». Переехали жить к тёще на Лесной проспект, но и там тоже было тесно и даже более шумно: живший здесь же другой зять ссорился с тёщей и со своей женой, старшей дочерью Елизаветы Давыдовны. Ещё две их маленьких дочери вечно капризничали и тоже ссорились. Мне,
