Яцек Вильчур - На небо сразу не попасть

Прокурор обвинил нас во взломе склада DRK, затем вагона и убийстве работника линейной охраны. Одновременно с этим обвинял нас во всех преступлениях, которые совершались на Главном вокзале с ноября до 29 декабря 1942 года.

Прокурор желал для Николая и Януша по 15 лет заключения. Для меня требовал троекратного смертного приговора, поскольку я, как он утверждал, неисправим. При этом прокурор основывался на том, что я уже подвергался заключению немецкой властью за подобные вещи.

Судьи даже не пошли на совещание в другое помещение. Склонились друг к другу над столом — так и совещались. Потом тип в мундире офицера СД велел всем встать, и судья зачитал приговор. Когда он закончил, какой-то гражданский перевёл приговор на польский язык.

Николай и Януш получили по 15 лет заключения, а меня приговорили к смерти по трём статьям немецкого законодательства. Ни одному из нас не полагалась апелляция. Когда перевели приговор, в зале сделалось так тихонько, как будто тут находились одни умершие. Потом нас вывели, потому что суд должен был судить кого-то ещё. Обратно ехали на машине, под эскортом. Когда мы выходили из здания, люди пихали нам еду, бельё, цветы. В этот раз охранники не особо мешали, так что вернулись мы в камеру, нагруженные жратвой, какой уже долгое время не видели.

Сегодня могу спать спокойно, потому что меня не шлёпнут в день приговора. Хуже будет с завтрашнего дня, потому что неизвестно, от чего зависит теперь приведение приговора в исполнение. Комендант камеры сказал, что у меня ещё три месяца жизни, а за это время может многое произойти. Сейчас «воронки» уже не приезжают по вторникам и пятницам, а только тогда, когда есть кто-то, кого надо казнить. Раньше можно было спать спокойно пять дней в неделю, а теперь уже стало можно и всю. В последний раз заключённого забрали из нашей камеры в четверг, так что могут и меня взять в любой день.

Прошло три дня от слушаний. В первый день ел нормально, но сейчас совершенно нет аппетита. На четвёртый день за мной могут уже прийти. В камере меня уже никто не задирает, уступают место возле котлов с супом, а те, кто получает передачи из дома, делятся со мной. Кажется, они просто хотят как-то скрасить мне то, что я пойду на пески, в то время как они будут жить дальше.

Раньше я интересовался каждым, кто приходил в нашу камеру из мира. Сейчас меня это мало волнует. Поляков и украинцев редко приводят, разве что это рецидивисты. Если в камеру приводят еврея, то только затем, чтобы ночью или максимум утром забрать его на транспорт на пески.

Сегодня в камере было жарко, пролилась кровь. Два преступника подрались между собой. Яся Жежник бил своего подельника с воли, кажется, за оскорбление воровской чести. Тот второй — Теодор — старше Яси и слабее. Не дал ему сдачи ни разу, только говорил: «Ладно, бей меня, я сейчас не могу ответить».

Кроме меня в камере есть ещё двое приговорённых к смерти. Один из них — старший — молится целыми днями, а часто и по ночам. Второй играет в карты от подъёма до выключения освещения. Кажется, что перед смертью он хочет обыграть всех шулеров в камере.

Охранник рассказывал, что вчера немцы повесили в тюрьме на улице Лонцкого двоих коммунистов, из них одну женщину.

Сегодня приехал гестаповский фургон с улицы Пелчинской. Из двух камер забрали людей, у которых не было приговоров, но их дела были плохи. Охранник сказал, что им приказали забрать все вещи и их выписали из тюремной книги.

Такое ожидание смерти — хуже самой экзекуции, ибо сама смерть не так тяжела, тяжело лишь ожидание. Теперь, когда у меня уже есть приговор, мне интересно, из какого оружия меня застрелят: из винтовки, автомата или из пистолета. Может, так случится, что только ранят и присыпят тонким слоем земли. Тогда был бы шанс спасения жизни. Вроде бы, немцы уезжают сразу после казни. Хуже, если какой-то из них захочет добивать раненых — тогда нужно будет умирать по-настоящему.

Временами разговариваю на эту тему с комендантом камеры, но он советует мне об этом не думать.

В камеру привели путейца, которого подозревают в нападении на почтовый вагон. Путеец говорит, что все старые вагоны немцы приказали восстановить, поскольку им не хватает транспорта для перевозки своих раненых из России в Германию.

Во Львов привезли большое количество французских военнопленных, которые до этого работали на юге Украины.

Охранник Сокольский застрелил во время побега заключённого из рабочей камеры. Начальник сказал, что такие охранники должны родиться на камне и то же самое постигнет каждого, кто попробует одурачить тюремного охранника.

Сегодня спросил Ясю Жежника, когда меня могут забрать на расстрел. Комендант камеры сказал мне, что он думает, что смерть не такая уж страшная. Хуже её ждать. Сказал мне ещё, что жизнь — чёртова штука и что на небо нельзя идти вот так сразу. Надо ещё перед этим отмучить своё.

Наша тюрьма наполовину пустая. Часть людей расстреляна, а остальных или выпустили, или вывезли в лагеря. Меньше всего осталось женщин. Наконец начальник установил такой порядок, чтобы всю добавку супа и кофе отдавать для женских камер и для несовершеннолеток.

В тюрьму привели группу украинских парней и поместили их в пыточной камере возле прачечной. Вместе с ними приехали следователи Гестапо, которые всю ночь калечили украинцев.

На рассвете всю группу вывезли на пески.

Начальник тюрьмы устроил медицинское обследование всех заключённых. Такой помпы у нас ещё не было. До сих пор от тюремного лекаря можно было получить бинт, йод и пластырь. Никакие болезни в тюрьме не лечили и не принимали просьб об осмотре специалистом.

В камере номер семь заключённый совершил самоубийство. В эту же ночь перерезал себе горло какой-то фольксдойч из камеры на первом этаже.

Ещё до попадания в тюрьму не раз слушал, как люди говорили о войне. Все на свободе верят в то, что немцы эту войну проиграют. Люди говорят между собой, как будут резать эсэсовцев и жандармов, а шпиков, которые служили немцам, будут вешать на уличных фонарях. Теперь уже ясно, что немцы войну проиграют. Вопрос только в том, что война должна продлиться ещё какое-то время. Многие из тех, кто сидит в тюрьме за кражу, убийство и мошенничество, переживут войну. А я уже свою войну с немцами проиграл.

Все мои исписанные листки отдал пану Анджею. Это порядочный человек. Перед войной работал в университете. Сидит за то, что вынес из войскового магазина, в котором работал, пакет с жиром, чаем и лекарствами. Пан Анджей получит маленький срок и выйдет на свободу. Обещал мне словом чести, что мои записи вынесет из тюрьмы и отдаст на свободе моему учителю из школы им. Ленартовича[80] — пану Хрыстовскому.