Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Будни проходили по обычному распорядку. В первой половине дня Елизавета, как правило, занималась перепиской. Около часа пополудни во дворце подавали завтрак, после чего Великая княгиня принимала дам. Посетительниц бывало человек пятнадцать – двадцать, а иногда и более. Прием растягивался на полтора часа, и с его завершением Елизавета Федоровна переодевалась для прогулки. Выезжая в город, она стремилась посетить уголок живой природы, но в Петербурге таких мест было очень мало. Чаще всего приезжала в Летний сад, где с удовольствием гуляла в любое время года. Зимой Елизавету Федоровну можно было встретить и в Таврическом саду. Там на пруду устраивался каток, привлекавший массу публики, включая самых титулованных особ, а вокруг сада заливалась беговая дорожка. Покататься на коньках сюда приезжала даже императрица Мария Федоровна, большая любительница такой забавы. Елизавета же находила здесь дополнительную возможность побыть на свежем воздухе, взбодрившись морозом и физической нагрузкой. Про необходимость закалки она помнила с детства.
Время от времени посещались модные магазины. В царстве тканей, шляпок и мелких безделушек Элла испытывала какое-то особенное чувство. Ей нравилось знакомиться с новинками, подолгу рассматривать товар, представляя, где и как такая вещь будет выглядеть лучше, прицениваться. Характерный для многих женщин интерес к покупкам усилился у нее неожиданно возникшей возможностью позволить себе самое дорогое, самое роскошное. После долгих лет самоограничения Елизавета словно пыталась наверстать упущенное. Заметив за собой такую слабость, она смутилась. Мужу призналась, что порой сама стыдится странной тяги к магазинам, но… ничего не может с собой поделать. Ему оставалось лишь улыбнуться – какая мелочь! В серьезности настоящего характера жены Сергей не сомневался.
Будничный досуг дополнялся чтением или рукоделием. Иногда он проводился вместе с императрицей, приглашавшей для совместного рисования, но чаще проходил дома. Здесь огромное наслаждение доставляла игра на фортепьяно. За рояль Элла садилась каждый день, особенно любя поиграть с партнером в четыре руки. Вечерами, если Сергей был свободен, они выезжали в театр.
Ежедневно, не менее двух часов, Елизавета занималась русским языком. Сохранилось семнадцать ученических тетрадей, говорящих о ее упорстве. Старательно и вдумчиво она переписывала стихи русских поэтов – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Фета. С удовольствием выводила пером лирические строки стихотворений в прозе И. С. Тургенева. Некоторые поэтические записи Элла почему-то обрывала, не закончив. Вероятно, еще сложные для восприятия образы не имело смысла воспроизводить чисто механически. Рядом с жемчужинами поэзии в тетрадях появлялись городские романсы, по заданию наставницы описывались впечатления от прошедшего дня, практиковались ответы на простые вопросы и формы обращений. Пробиваясь сквозь трудности, допуская поначалу массу ошибок и теряясь перед широтой русской речи, прилежная ученица не сдавалась, а на собственные огрехи смотрела с юмором. Отдавая тетрадь на очередную проверку своей учительнице Е. А. Шнейдер, сделала приписку: «Милая Екатерина, я надеюсь, все это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
Заметив, что наставница начала допускать поблажки, Сергей взял дело в свои руки: чаще говорил с Эллой по-русски, диктовал ей тексты. Ученица старалась и была очень благодарна окружающим, которые, узнав о новых выученных ею словах, чаще вставляли их в разговоры. Через год Елизавета рискнула вступить с гостями в продолжительную беседу на русском языке, что супруг счел своим торжеством, однако занятия не прекратил и даже усилил.
Задания усложнялись, потребовалось знакомство с художественной литературой. Среди первых прочитанных книг оказались (видимо, по совету мужа) «Детство» и «Отрочество» Л. Н. Толстого. Сложнее было с чтением вслух. Элла не любила это занятие с детства, а теперь предпочитала слушать, как мастерски читает Сергей. Однако декламация улучшала навыки устной речи, так что выход надо было искать. Он нашелся в любительских домашних постановках, периодически устраивавшихся в компании Сергея Александровича. На шестом году обучения с подачи своей фрейлины Екатерины Козляниновой Елизавета решила сделать сюрприз и потому скрывала первые репетиции даже от супруга. Идея заключалась в представлении двух картин из «Евгения Онегина» Пушкина на сцене домашнего театра в Сергиевском дворце. Роль Татьяны поручалась Елизавете Федоровне, роль Евгения – цесаревичу Николаю. Когда «заговор» открылся, Великий князь придал начинанию более организованный характер, потребовав от участников настоящей работы. Сначала им следовало разыграть сцену в саду, когда Онегин дает холодную отповедь влюбленной девушке, а затем показать их последнее объяснение в доме генерала. Репетировали около двух недель. Сергей внимательно наблюдал за ходом подготовки – придирчиво оценивал игру, прося Николая говорить громче и увереннее, что-то поправлял, менял.
В образе пушкинской героини Елизавета выглядела прекрасно, к тому же, выучив текст, она проявила определенные способности актрисы, сумев передать характер и чувства доселе незнакомого ей персонажа. Конечно, в детстве, как и любой ребенок, Элла любила наряжаться, изображая то светскую даму, то индийскую царевну. Но уже тогда умение перевоплощаться и, что особенно важно, понимание драматургии обнаружились в ней, как в рассказчице. Усадив рядом брата и сестер, она с мастерской импровизацией развлекала их невероятными историями, иногда обрывавшимися на самом интересном месте. По воспоминаниям Эрнста Гессенского, сестра «могла с неподражаемым мимизмом рассказывать о разных происшествиях». И этот дар со временем позволит ей представать перед избранной публикой в разных сценических ролях, включая роль самой романтичной героини русской литературы.
Вечером 27 февраля 1890 года в присутствии только Царской семьи состоялся долгожданный показ, приуроченный ко дню рождения императора. «Поднялся занавес, – пишет в дневнике Великий князь Константин. – На сцене был садик со скамейкой; выбежала Элла, за ней вошел Николай. Оба были в костюмах начала нынешнего столетия и очень хорошо одеты. Цесаревич очень мило и четко произнес свой монолог: “Вы мне писали, не отпирайтесь!” Только в голосе его слышно было, что он очень робел. Затем сцена превратилась в комнату Татьяны. Элла с большим чувством говорила свой монолог. Нет еще 6 лет, что она в России, и уже появилась на сцене. В старину этого не было. Конечно, произношение ее выдавало, но выкупалось глубиною чувства в игре». Вскоре о спектакле узнали в высшем обществе, и по многочисленным
