Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
[Школьные годы]
В школьные годы я часто ходил в дом тети Паши и Фени, [к] Большаковым и Мусатовым. У тети Паши было пятеро детей, Настя, Павел, Катя, Надя и Коля. Павел, Надя и Коля погибли в молодых годах почти в одно время, изгнанные из своего дома, а Настя и Катя живут и по сие время, Настя в Абдулино с мужем Милоховым Алексеем, а Катя живет в Казани у сына.
У тети Фени было трое детей, Ваня, Ирина и Даша. Ира умерла лет тринадцати от дифтерита[69], Ваня и Даша обзавелись семьями и детьми. У Вани четыре сына Павел, Шура, Борис и Юрий, примерно четыре сына и у Даши и ее мужа Андрея. Но в свои школьные годы часто ходил к теткам по праздникам, и тоже когда возмужал и женился, во время каникул, а позже во время приезда в Старотопное в отпуск. Двоюродный брат Ваня Мусатов обосновался на жительство в областном городе, в Сад-городе, а Даша там же За Панским переездом[70]. Там же в городе живут и работают их дети.
Наши отцы и семьи дружно жили между собою. Во время больших праздников, свадеб и престольных праздников рано утром к воротам нашего дома подъезжал на санях дядя Данила. Заходит в дом, говорит отцу и матери: «Поедемте ко мне, кум и кума, в гости». Жил он на другом конце села и всегда за дальностью приезжал на лошади, а по пути заезжали за дядей Лаврентием. Это было начало, а к вечеру навеселе попадали в наш дом, на другой день к дяде Лаврентию, и так случалось, что гуляли по несколько дней. Водку пили одной рюмкой[71], не спеша, хорошо закусывая. Гуляли только поздней осенью да зимой, а с наступлением весны гулянья прекращались до осени, до окончания полевых работ.
Помню, как однажды в августе месяце мой отец, дядя Лаврентий, дядя Данила гуляли в доме нашего свата и моего товарища по школе, их сына Васи. Когда я взошел в дом свата, то увидел, что сват Василий, отец Васи, лежит в переднем углу на лавке как умерший, а его отпевают дядя Лаврентий, мой отец и дядя Данила. Затем положили его на полог и понесли дорогой вдоль порядка[72] с похоронным пением «Вечная память» и «Со святыми упокой». Затем «покойник возстал», и снова продолжалось их веселье в доме.
Никогда в их гулянье, да и вообще я не слышал и не видел брани, ссоры, а тем более пьяных драк. Хорошо умели гулять-веселиться наши отцы, и никаких убийств на селе не было. Помню из рассказов матери, что когда-то, лет тридцать тому назад, был случай убийства кого-то Балашовым, сосланным на каторгу. Об этом случае вспоминали много десятков лет как о необычайном событии в селе.
В школьные годы часто приходили к нам в дом товарищи брата Василия Ваня Николин и Гриша Доронин. Мать хорошо относилась ко всем детям, а особенно к сиротам и бедным, любила чем-нибудь помочь им. Так в течение многих лет привечала Николина И. Ф. и еще сироту, воспитанника детского дома Доронина Гришу. Мать усаживала их за стол, не спрашивая, хотят ли они есть или нет — чутьем чуяла, что бедные да сироты всегда есть хотят, и усиленно потчевала лучшим, что имелось в данный момент в доме. И так на протяжении многих лет. А когда Гриша и Ваня учились в Смурове, то каждый раз на зимние рождественские и пасхальные каникулы приезжали к нам в дом вместе с братом Васей погостить. Оба они окончили нашу сельскую школу, потом Ваня поступил вместе с братом в Смуровскую фельдшерскую школу, а Гриша в Кинельское сельскохозяйственное училище, благодаря добрым людям.
Гриша рано лишился отца. Осталось трое сирот с матерью. Жили так бедно, что иногда приходилось побираться — просить милостыню. Мать работала батрачкой, сторожем школы и в детском приюте, куда потом был помещен Гриша. По окончании сельской школы, при содействии заведующего школой Шимаева и попечителя, за отличные успехи в учебе помогли поступить в среднее сельскохозяйственное училище, которое он и закончил с отличием в девятьсот четырнадцатом году. А в пятнадцатом призвали в армию на фронт мировой бойни, откуда он вернулся наскоро сделанным прапорщиком. Во время Гражданской войны временно работал учителем. Затем был мобилизован в армию Учредилки и очутился в армии Колчака.
Еще с детских лет, испытав горькую долю жизни униженного и оскорбленного социальной несправедливостью, Гриша не имел никакого желания добровольно защищать угнетателей народа — всякую власть, к тому же еще в сельскохозяйственном училище увлекся учением Льва Толстого. Когда же второй раз мобилизовали его на гражданскую войну-братоубийство — Гриша восстал и рапортовал по начальству — сообщил об отказе [от] службы в армии, ссылаясь на свои убеждения, нежелание убивать людей. Он решил лично пострадать за свои убеждения, но людям не делать зла.
Там в Сибири полевым дивизионным судом [его] осудили за отказ от службы в армии к четырем с половиной годам каторжных работ. Но атаману Семенову, которому поступил приговор на утверждение, кто-то из штабных офицеров шутя подсказал — выслать его в Советскую Россию, и атаман Семенов наложил резолюцию: «Выслать в Советскую Россию»!
Больше года Гриша просидел в этапных тюрьмах Колчака, а по передаче его в Советскую Россию тоже заключили его в тюрьму по подозрению в шпионаже. Так он оказался «не подходящ» ни Колчаку, ни Советской власти, они находили ему место только в тюрьмах. В течение многих лет много раз Гришу то отпускали из тюрьмы, то вновь сажали и вновь отпускали за неимением каких-либо даже призрачных данных для содержания его в тюрьме. В промежутках между арестами он сумел закончить заочно Тимирязевскую академию, честно и преданно любил свою работу агронома. Таскали, таскали по следствиям и тюрьмам, десятки раз поступал на работу и столько же раз снимали его с работы, и в конечном счете совсем лишили его права работы за непримиримые требования в правильности агрономического дела. Эта принципиальность в работе и то, что он является политически неблагонадежным, послужило причиной изгнания его с работы.
