Моя Америка - Шерман Адамс
Наступила депрессия, и дела пошли еще хуже. Отец искал работу, но ее не было, и он стал бродяжничать по южным штатам. Немлон пошел в армию, оказавшись первым черным добровольцем парашютистом
«дяди Сэма».
Однако положение продолжало ухудшаться, и отец уехал на север страны. Вместе с другими голодными молодыми людьми из Саммерхилла он продался табачной ассоциации «Коннектикут шейдгроуэрс тобако» и обосновался в одном из бараков, которыми владела компания «Коннектикут нэшнл гард». Он работал на табачных полях 10-12 часов в день под открытым небом при 50-градусной жаре. Предполагалось, что отец станет поваром на табачных плантациях, но после скандала с хозяином он уехал в Хартфорд, где получил работу на фабрике по производству пишущих машинок «Ундервуд», а по вечерам был уборщиком в кегельбане. Все мои тетки стали работать в Хартфорде на сборочном конвейере.
Мама отказалась переезжать на север, поскольку никогда не любила холод и снег, да и не могла покинуть свою церковь и родственников. Можно сказать, она была помешана на штате Джорджия. Я, естественно, остался с ней.
В пятилетнем возрасте я выглядел костлявым и нервным мальчиком, сильно заикался. Если же пытался говорить не заикаясь, то у меня начинались спазмы в животе, и я плакал.
Мама была глубоко верующей. Она заявляла, что мое здоровье зависит только от бога. Однажды она повела меня к старухе гадалке. Затем стала каждый день водить меня в больницу Грэди. Эту больницу подарил городу Атланте белый миллионер по имени Генри Грэди. Пациенты там делились на негров, не имеющих средств к существованию, и бедных белых. Белые, которые не могли оплатить страховку по болезни, умирали как мухи, но черные умирали еще быстрей.
Больница была разделена на два отделения — с голубой и серой табличками: «Отделение для белых» и «Отделение для цветных». Комнаты ожидания, душевые, операционные столы, скамейки, туалеты имели соответствующие надписи: «Только для цветных» или «Только ДЛЯ белых». Единственное, что было общим в этой больнице, так это короткий, темный туннель, который проходил под Батлер-стрит и заканчивался под моргом. Даже после смерти тебя преследовал расизм: в Соединенных Штатах Америки существуют различия на кладбищах и в моргах для белых и цветных.
«Доктора» — студенты медицинских институтов, дети представителей правящего класса — экспериментировали на бедных людях, готовясь к сдаче экзаменов, с тем чтобы потом зарабатывать большие деньги.
Мемориальная больница Грэди находилась в трех кварталах от штаба военной полиции американской армии, от тюрем «Фултон-каунти» и «Атланта-сити». Мама и я неоднократно были свидетелями того, как военные полицейские вталкивали окровавленных заключенных в приемную, чтобы на них отрабатывали операции.
Некоторые заключенные лежали в наручниках на носилках или каталках. У них были ужасные лица, спекшиеся от крови волосы. Иногда белым полицейским приходилось ждать по нескольку часов своих негров-пациентов, так как все места в операционных были заняты.
Я часто переводил взгляд с разбитых лиц пациентов на полицейские дубинки и не мог определить, где было больше крови. Однажды я испуганно схватил маму за руку, когда увидел полицейских, машину «Скорой помощи» и носилки, на которых лежал негр, изрешеченный пулями. Не раз я замечал рукоятки ножей, стилетов и ледорубов, торчащие из окровавленных тел чернокожих
Нам иногда приходилось ждать в больнице доктора или
медицинской помощи с 8 часов утра до 6 часов вечера. Однажды у мамы кончилось терпение. Она подошла к старшей медсестре и сказала: «Я пожилая женщина. Мой мальчик сильно заикается, ему трудно есть и спать по ночам. Вы не можете помочь ему?» В обращении с белыми мама всегда оставалась гордой. Она знала, что́ им сказать и в какой форме, чтобы не быть избитой, искалеченной или подвергнутой суду Линча за «непочтительность».
Медицинская сестра проводила нас на прием к врачу. Врач зажал меня между колен, включил все лампы и одной посветил мне в рот. Затем выписал рецепт и заверил, что я скоро начну говорить не заикаясь.
Чтобы добраться от больницы до Саммерхилла, нужно проехать мимо «Мемориал драйв», а затем мимо домов жилищного проекта «Капитал хоумз». Много раз я, как и многие другие из гетто Саммерхилла, проходил мимо серого здания, которое являлось копией Капитолия в Вашингтоне. «Мемориал драйв» назван в честь погибших солдат, которые боролись за освобождение юга страны, чтобы избавить негров от рабства. «Капитал хоумз» был основан в 30-е годы для обеспечения бедных белых дешевыми квартирами. Никто из черных не осмеливался показываться здесь после наступления темноты. Только днем иногда можно было увидеть чернокожих посыльных мальчиков.
Однажды мы с мамой возвращались из больницы домой. Мама закрывала меня от палящих лучей солнца большим черным зонтом. Маленькая белая девочка стояла на веранде двухэтажного дома, владельцем которого была фирма «Капитал хоумз». Она махнула мне рукой, и я ответил ей тем же. Мама больно ударила меня:
— Ты сумасшедший, мой мальчик? Подумай, что было бы, если бы какой-нибудь белый увидел, как ты помахал этой белой девчонке. Тебя могли бы убить!
Она, конечно, была права. Если в Джорджии замечали негра, который «засмотрелся» на белую женщину, то его тут же кастрировали.
Для того чтобы держать негров под полным контролем, используются проверенные в Анголе, Алжире, Южной Африке, Мозамбике методы насилия и террора. В каждом американском гетто полиция располагает профессионалами, специализирующимися на убийстве негров. В Саммерхилле действовали двое белых убийц — мистер Пуля и мистер Коротышка.
Мистер Пуля был крупного телосложения, с опухшим от водки лицом. Он носил фуражку с эмблемой полиции Атланты и очень гордился своим пистолетом, позволявшим ему издеваться над черными. Мистер Коротышка отличался силой, малым ростом, телосложением борца.
Как-то раз мы с мамой шли из аптеки Стэка, где купили новое лекарство для меня. И видели, как Пуля и Коротышка поставили старого негра к стенке винного кабака, владельцем которого был сириец, имевший разрешение обслуживать чернокожих. Мистер Пуля вытащил пистолет, а мистер Коротышка размахивал дубинкой и орал на негра.
Я никогда раньше не видел, чтобы так унизительно обращались с черными. Для меня Джорджия-авеню стала более ненавистным местом, чем Нюрнберг 1936 года. Еще задолго до того, как я увидел в Риме национал-социалистских последователей Муссолини и их приветствие вытянутой рукой, я знал, что означает фашизм.
Джорджия-авеню и Кэпитал-авеню явились водоразделом между Англо-Америкой и Афро-Америкой. Джорджия-авеню была полна разноцветных неоновых реклам. Там разместились промтоварные магазины, бары и дешевые кабаки. На Джорджия-авеню целый день играла музыка. Грустные народные мелодии и еще более печальный блюз доносились из баров и музыкальных магазинов.
Хо Ши Мин однажды написал о
