Я – Мари Кюри - Сара Раттаро
– Гастон Дарбу подчеркивает, что стать членом Академии означает не только получить признание и сделать большой шаг в карьере, но и принять на себя вполне определенные обязанности. Они заключаются в распределении премий и учебных стипендий и в оценке научных статей, прежде чем те будут опубликованы… – сказала я Броне.
– Думаешь, это он нарочно, чтобы отпугнуть тебя? – предположила она, приправляя блюдо перцем, тимьяном и солью.
– По-моему, он прекрасно понимает, с кем имеет дело, и ясно дает понять, что мое членство в Академии снимет с их плеч значительную часть работы и с этой точки зрения я могу оказаться там полезной…
– Но разве ты и без того мало трудишься?
Броня нарезала луковицу, разбила три яйца и отправила сковороду в печь. Когда все запечется, она польет корочку томатным соусом, добавив туда муки для густоты, – и знаменитая тетина запеканка, от которой мои дочери в восторге, готова. А из двух ломтей черствого хлеба и половинки яблока – понадобится еще немного сахара и щепотка корицы – она сделает изумительный десерт и капнет на него сверху варенья.
Я посмотрела в окно. Зарядил дождь и бежал потоками по стеклу.
– Если бы я была мужчиной, ты не задавала бы таких вопросов, – сказала я.
– Это правда. На твоем месте мужчина женился бы во второй раз и поручил бы заботу о дочерях чужой женщине.
– Если уж говорить об этом, то…
Броня так и застыла.
– О Господи, Мари! – воскликнула она, распахнув глаза от удивления, и на ее лице засияла улыбка.
– Ах вот почему ты прямо светишься последнее время! Влюбилась, я так и знала! Выкладывай все как есть. Кто он? Давай же, прошу, скажи, что он никак не связан с наукой и что скоро в стенах этого дома зазвучат другие разговоры…
– Это Поль, – почти прошептала я.
– Поль?
Сестра стала сосредоточенно перебирать в уме всех знакомых с этим именем, а потом внезапно переменилась в лице и вся окаменела, словно я, как карточный шулер, смошенничала.
– Но ведь он женат… – отрезала она.
Вот и все, что сказала Броня, прежде чем встала и принялась накрывать на стол, а я задумалась о том, можно ли сделать так, чтобы дождь просочился сквозь стены и хлестал с потолка.
На кухне повисла тишина – та, которая давит на плечи до того сильно, что любой звук заставляет встрепенуться в надежде преодолеть безмолвие.
– И что ты намерена делать? – наконец спросила меня сестра.
– А что я должна делать? Ты же сама сказала, он женат, – ответила я и поднялась со стула.
Аппетит вдруг совсем пропал, хотелось выйти подышать свежим воздухом. Я надела пальто и шляпу и направилась к двери.
Пока я шла к калитке, Броня догнала меня и остановила посреди сада, взяв за руку. Трава мокрая, капли дождя текут по нашим лицам.
– Ты что, решила сбежать? Неужели Мария Склодовская превратилась в трусиху? Это он сделал тебя такой?
Казалось, эти слова произносил кто-то чужой.
– Я не сбегаю. Просто мне нечего больше сказать.
– Но тогда чего ты хочешь добиться своим поведением?
– Я всего лишь имела в виду, что разбираться со всем этим не моя задача. Ведь не я его жена.
– Мари, да образумься же! Ты думаешь, что сможешь изменить мир в одиночку – вот этими руками, сожженными радием? Ты считаешь, наука – твой надежный щит?
– Я ничего не думаю, а просто пытаюсь идти своим путем.
– Он женат, и у него четверо детей! Представь, если бы Пьер оказался на его месте и вел себя так же. Что бы ты тогда сказала?
– Оставь Пьера в покое! – закричала я. – Он не был… мы не были…
– Кем вы не были, Мари? Людьми? Теми, кто способен страдать и испытывать боль?
– Оставь Пьера в покое, – повторила я и резко вырвала у нее свою руку.
Мы долго смотрели друг другу в глаза.
– Я оставлю в покое твоего Пьера. Но и ты перестань его тревожить.
Слова Брони упали на меня, точно нож гильотины. Я отшатнулась. И побежала прочь, как будто хотела скрыться от слов сестры, которые преследовали меня и грохотали в голове.
Пробежав под ледяным дождем пару перекрестков, я перешла на быстрый шаг и прижала ладонь к животу, чтобы успокоилось дыхание.
Перед воротами кладбища я откинула со лба мокрые волосы, вошла. На кладбище было безлюдно, лишь у нескольких могил – раскрытые зонты. Стало смешно при мысли о том, какими взглядами меня окинут эти скорбящие, когда я, растрепанная и вымокшая до нитки, стану молиться у могилы мужа. Я тихо подошла к нему и опустилась на колени перед надгробием с его именем.
Прежде я никогда не приходила сюда без цветов. Я легла рядом с мужем на мокрую землю, раскисшую от дождя.
– Этого не произошло бы, если б…
Чувство вины – как сильный удар в низ живота. Во рту появился кислый привкус, смешавшись со слюной и с дождем, стекавшим по моим губам. Я закашлялась.
Я свернулась клубком, поджав колени, и так и лежала возле его могилы.
– Я влюбилась, Пьер.
Броня ждала меня на кухне.
– Боже правый, ты вся промокла. Так и заболеть недолго.
Она протянула мне полотенце и усадила у печки. Я покорилась, как младшая сестра.
– Я возвращаюсь в Польшу. Казимиру нужна моя помощь. Санаторий, который он построил, открывается через несколько недель. Много чего требуется сделать, да и лишний врач там не помешает…
Я посмотрела сестре в глаза:
– Ты так разочарована во мне, что теперь сбегаешь?
– Я просто переживаю за тебя. Как теперь повернется твоя жизнь? Тебе может не хватить сил, чтобы справиться с последствиями этой истории.
– Мне нет дела до людских пересудов и мнений. Рано или поздно все замолкнут.
Мои слова повисли в воздухе, оставшись без ответа, как и любое предзнаменование.
Броня встала. Я услышала шорох ее шагов у себя за спиной, а затем она протянула мне тарелку с запеканкой и сжала мою ладонь, словно давая понять, что всегда будет на моей стороне и защитит меня.
Этот простой жест разбередил мне душу, и вдруг я осознала, до чего уязвима.
Я молча окунулась в ее объятие: мои слезы были красноречивее любых слов.
Согревшись и пожелав сестре спокойной ночи, я поднялась в детскую к Ирен и Еве – посмотреть на них спящих. Все, что мы с Броней сказали друг другу, отдавалось эхом у меня в голове. Дыхание дочерей, такое близкое, принесло мне покой. Они как одно целое – и при этом совсем разные. Я подоткнула им одеяла и опустилась на стул, хотелось долго, до бесконечности, любоваться на них.
Ирен схватывала все на лету: сообразительная, с живым умом, ей передались моя смекалка и практичность. Она явилась в мир именно так, как и следовало ожидать – до того быстро, что, когда подоспела акушерка, дело было, по сути, сделано.
Младшая, Ева, была нежной и мягкой, унаследовав от отца его неторопливость. Тактичная, деликатная, ласковая, она всюду поспевала последней и рассеянно засматривалась по сторонам. Как знать, возможно, из-за этой ее рассеянности и роды прошли беспокойно и хлопотливо. Схватки начались ночью, в декабрьскую стужу. Я лежала на кровати и старалась ничем не выдавать боли, но когда терпеть уже стало невмоготу, Пьер вскочил и побежал за акушеркой. К тому времени как они пришли, я кричала от боли. Эжен держал меня за руку и подсказывал, как правильно дышать. А потом их с Пьером выгнали из комнаты. До самого утра они слушали мои стоны, наконец солнце поднялось высоко, и, хотя при таком холоде окна были закрыты, люди, которые шли мимо на работу, замедляли шаг – озадаченные и недоумевающие.
Ева родилась «в рубашке». Такое случается, и медицина объясняет это тем, что перед появлением ребенка на свет просто не разорвался амниотический пузырь.
– В этом есть глубинный смысл, – сказала акушерка с видом прорицательницы. – Девочку ждут великие свершения.
– Они ждут обеих моих дочерей, – ответила я. – Иначе зачем мне тогда было рожать двух девочек!
Пьер, который только что вошел, услышал наш разговор. Он поблагодарил акушерку, заплатил ей и, распрощавшись, подошел к моей кровати.
Пахло карболовой кислотой и тальком.
– Тебе не кажется, что ты переусердствовала? – поинтересовался
