Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Вслед затем, весною того же 1838 года, матушка поехала с дочерью Мариею в Вильну, где жила с мужем сестра моя Леонилла. Витгенштейн купил тогда имение, называемое Верки, в окрестностях города, красиво расположенное на горах над речкою Вильею[223]. На этом месте он впоследствии выстроил дворец, в котором они жили несколько лет, зиму и лето[224].
Матушка оставалась в Вильне месяца два. Я же с гувернером поехал прямо в Ивановское, куда прибыла и матушка с сестрою Мариею в конце июня. Там мы провели лето и осень.
К нам приезжали гости: фельдмаршал [Петр] Витгенштейн, генерал-адъютант князь Алексей Яковлевич Лобанов[225], Григорий Скарятин[226] и многие другие.
Я ездил часто верхом с сестрою Мариею, которая была замечательною наездницей; у нее была прекрасная лошадь Brillantine из завода в Н<ижних> Деревеньках[227], двоюродного нашего брата Александра Николаевича Толстого[228], и подаренная моей сестре, мне он тоже подарил лошадь, привезенную им из Турции, взятую во время компании 1828—29 гг., в которую он служил в звании флигель-адъютанта. Эта лошадка была очень горяча; на ней я выучился ездить верхом и сделался впоследствии довольно смелым ездоком.
Дом в Ивановском еще находился совершенно в таком виде, в каком был в прежние времена: много прислуги, лошадей. Но оркестр, театр, швейная были упразднены.
В это лето матушка перевела ланей из Марьиной Рощи в парк, по обе стороны большого пруда; так что лани паслись перед самим домом. Весь парк пришлось окружить высоким частоколом. У сестры моей Марии было несколько ручных, молодых ланей, которые бегали вслед за нею и удивляли всех нас своими неимоверными прыжками и грациозными движениями.В декабре того же года я должен был к величайшему своему горю оставить Ивановское и приятную семейную жизнь, чтобы ехать в Петербург готовиться к экзамену для поступления на следующий 1839—й год в Университет.
В Петербурге дом матушки уже был выстроен, но не окончен; одни комнаты с правой стороны подъезда, предназначенные для меня с гувернером, были готовы. Мы там устроились, и таким же образом, как в доме Давыдова на Сергиевской, были первыми обитателями нового дома матушки. Нас прозвали «сушителями» новых домов.
Здесь потекла жизнь для меня не очень веселая. Всевозможные учителя и профессора университетские и другие приходили ко мне с раннего утра и я брал уроки истории, географии, математики, физики, немецкого и французского языков — греческий и латинский языки, которые я проходил дома с Кольяром, я повторял также для произношения, принятого в русских учебных заведениях.
В течении зимы самые приятные и занимательные для меня известия заключались в письмах матушки и сестры, получаемых из Ивановского: рассказы о ледяных горах, устроенных в саду (по ту сторону пруда), о катании в санях, о театральных представлениях, импровизированных любителями и проч.
Я рвался туда, но не мог оставить своих занятий, ни даже на самое короткое время съездить в Ивановское. В те времена путешествие из Петербурга до Курска было дело серьезное и занимало не менее 10 или 12 дней.
Вскоре[229] я узнал о рождении в Ивановском племянницы моей Антуанетты[230]. Ее восприемниками были фельдмаршал Витгенштейн и моя матушка, но так как он сам не мог приехать, то его заменил почтенный старый мужик из села Ивановского, которому по этому случаю Витгенштейн подарил почетный шитый кафтан. Мужик гордился тем, что представлял лицо фельдмаршала Русской армии.Не помню по какому поводу, вероятно, вследствие производящихся в доме матушки работ, я с гувернером переехал в дом Давыдова на Сергиевской, который уже был окончен. Нас поместили в комнатах в нижнем этаже по правую сторону подъезда с окнами, выходящими, с одной стороны на улицу, а с другой — в сад.
У Давыдова бывали часто вечера и обеды. Я видел там, между прочими лицами, графа (Fritz) Палена[231], женатого на Чернышевой, считавшегося одним из самых умных и приятных собеседников Петерб<ургского> общества; графа Литта из знатной фамилии Миланской, перешедшего при Екатерине или Павле в русские подданные, рыцаря Мальтийского Ордена, очень важного господина, состоящего в родстве с некоторыми из первых фамилий России[232], графа Рибопьера[233], графа Нессельроде и пр.
В это время случилось важное для меня происшествие — мне сшили первый фрак. Он был, согласно тогдашней моде, синего цвета, с высоким бархатным воротником, узкими рукавами и металлическими пуговицами, жилетом канареечного цвета, с белым галстуком. Я очень гордился этим знаменательным переходом от юношеского одеяния к атрибутам более почтенного возраста.
Первое появление моего фрака было при следующих обстоятельствах: однажды Давыдов давал особенно блестящий бал и пожелал, чтобы я с гувернером на нем присутствовал. Мы оба оделись и я ожидал данное событие с нетерпением, но с некоторым трепетом. Мы решили с гувернером, что пойдем наверх не раньше, как услышим звуки оркестра, извещающего о начале танцев. В полурастворенные двери нашей комнаты мы могли смотреть, как с подъезда входили гости, и я помню, как между прочими я видел князя Горчакова (будущего канцлера), который уже тогда носил очки, хотя был очень молод. Гости поднимались по лестнице одни за другими и целыми группами, а я с гувернером всё ждал первых аккордов оркестра; ходили мы взад и вперед по комнатам. Но время подвигалось и мы удивлялись, что танцы не начинались. Мы спрашивали друг друга: “Have you heard anything? Is the music playing?” — “No, nothing at all”[234]. По настоящему, ни мне, ни Кольяру не очень хотелось идти в зал, мы немного боялись.
Наконец, в 1—м часу ночи мы послали лакея узнать, начались ли танцы. Он пришел с ответом, что танцуют давно и, что в настоящий момент шла мазурка, после чего все пойдут ужинать. Это нас очень удивило; мы еще походили по комнате. Меня так клонило ко сну, что я решился объявить гувернеру, что мне весьма приятно было бы лечь спать. На это он никакого возражения не сделал и мы оба пошли раздеваться. Я снял с себя полную важного для меня значения одежду, которою я рассчитывал в тот вечер произвести сенсацию на присутствующих
