Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Лето 1839 года матушка с моею сестрою провела опять лето на даче Витгенштейна на Петергофской дороге. Я же оставался в городе, редко, лишь по праздникам, отлучался для свиданий с семейством. Остальное время было посвящено приготовлениям к экзаменам.
Наконец, в августе давно долгожданный день наступил, и я явился в Университет, который тогда уже был переведен на Васильевский остров. Экзамены продолжались несколько дней и я сдал их благополучно. Я должен был написать сочинения на разных языках и помню, что была дана тема на немецком языке: “Die Vartheile des geselligen Lebens”[235].
В одно время со мной подал экзаменаторам сочинение на заданную тему (на французском языке) «О Вольтере и влиянии его на свой век» молодой Николай Фурман[236]. Помню, между прочим, следующую фразу: “Voltaire était plein d'astuce et de scélératesse”[237]. Можно полагать, что он приискал эту фразу в французском или немецком словаре.
Я был принят в Университет, в юридический факультет. Законоведение и Римское право читал Колмыков, философию — Фишер, древнюю историю — Куторга, русскую словесность — Никитенко, богословие — протоирей Райковский, латинский и греческий — Фрейтаг[238].
Впоследствии, начальство пришли к убеждению, что лекции философии профессора Фишера дышали вольнодумством и кафедра философии была дана протоирею Райковскому, который по этому предмету нисколько не был подготовлен, однако свято и безропотно исполнил волю начальства. За то студенты беспрестанно подтрунивали над его Высокопреподобием и своими шутками и насмешками не давали ему покоя. Он же переносил всё с терпением и христианским смирением. Совесть его была чиста.
Seelack,
июнь 1894
На шхуне—бриге «ВЕСТНИК»[239]
1845
Мы присутствовали так же при благословении народа Папою с балкона Св. Петра и при блестящей «жирандоле»[240], производимой в то время над замком Св. Ангела. Насладившись целых 8 дней пребыванием в Риме и окрестностях, мы возвратились в Чивита—Векия[241], откуда вскоре снялись с якоря и отплыли в Грецию.
Из четырех вахтенных офицеров заболели двое и мы одни, Бутаков[242] и я, могли нести обязанности по службе. Мы стояли во всё время перехода на две вахты. Те, которым известны порядки на военных судах, могут понять, как это было тягостно и какая это была каторжная жизнь.
Командир наш хорошо это сознавал, но не знаю почему, не предписал старшему офицеру Воеводскому принять третью вахту, что послужило бы для нас обоих большим облегчением. (До меня дошло впоследствии, что Бернард де Граве[243] часто рассказывал, как его офицеры Бутаков и я исправляли более 2—х или 3—х недель эту трудную службу и никогда не роптали).
По возвращению на нем в Севастополь, после 18—ти месячного плавания и очистив 22—х—дневный карантин в Карантинной бухте, мы были списаны со шхуны—брига «Вестник» и поступили в распоряжение начальства.
Я плавал еще на разных судах, между проч., в 1845 г. — на фрегате «Флора» под командованием капитана Юхарина[244]. На фрегате имел свой флаг адмирал Литке[245].
Великий же князь Константин Михайлович, которому тогда было 17 или 18 лет, исправлял должность старшего офицера, командовал авралом[246]. Я у него был под вахтою.
Мы не выходили из Черного моря и плавали для практики в открытом море и у восточных берегов Кавказа. При Вел<иком> князе был тоже живописец Иван Константинович Айвазовский.
В этом году я был произведен в лейтенанты.
<Черное море>
<1847–1848>
Весь 1846 год и часть 1847—го я был в отпуску по болезни. Путешествовал по Греции, Палестине, Египту, Италии, Испании и жил в Париже, куда приезжали моя матушка и сестра Витгенштейн.
Осенью 1847 года я возвратился в Севастополь и был назначен вахтенным лейтенантом на 16—ти—пушечный бриг «Персей»[247], коим командовал тот самый Бернард де Граве под командованием которого я служил уже полтора года пред тем. Старшим офицером был Платон Юрьевич Лисянский, вахтенными же офицерами были лейтенанты Языков и я, и мичман Пещуров[248] и барон Сергей Фредерикс[249]. Бриг стоял на Севастопольском рейде.
В январе 1848 года при сильнейшем шторме от N.О.[250] до 14 градусов мороза мы снялись с якоря и вышли в море. Хотя Бернард де Граве мог бы выждать более благоприятной погоды, но он как будто находил особенное удовольствие в отважных и трудных делах. Целью нашего путешествия было сменить суда, крейсировавшие под командованием адмирала Колтовского[251] у Кавказских берегов.
Всё море было покрыто мглою, мешающею рассматривать предметы. После обхода мыса Айа[252] ветер еще усилился и задул уже настоящим ураганом. Мы лавировали под зарифленными[253] марселями[254] несколько суток. Качка была страшная и холод жестокий. Нельзя было готовить кушанья и мы ели одни жесткие и черствые сухари, размоченные в воде из систерн[255], сделавшейся от сильной качки совершенно тухлой. Волны, вкатывающиеся на палубу, обращались в лед. Стоять на палубе было трудно, матросов же приходилось посылать с опасностью для жизни по обледенелым вантам[256], на реи и марсы[257].
Наконец, мы пришли на Новороссийский рейд, где застали пять военных судов, большей частью выброшенных на берег. Одно же, тендер «Струя»[258], потонуло среди рейда от тяжести льда с командиром, офицерами и всем экипажем. Виден был только топ мачты[259], имеющий вид надмогильного креста.
Бернард де Граве и все офицеры брига «Персей» оказали всю возможную помощь пострадавшим от крушения офицерам; у некоторых из последних были отморожены руки или ноги.
Мы крейсировали всю зиму около совершенно открытого Кавказского берега, заходя то в Геленджик, то в Сухуми. Бернард де Граве, узнав, что на Вардане[260], в земле убыхов[261], одного из самых воинственных племен того берега, находилась вытащенная на берег фелюка[262], привезшая к горцам контрабанду (состоявшую из оружия и пороха) приблизился к той части прибережья. Мы вскоре могли усмотреть, что был устроен недалеко от воды земляной вал. Мы подошли близко и начали действовать орудиями. Успев разнести ядрами землю, открыли стоявшую под защитой вала фелюку, которую совершенно разрушили. Но в это время скопившиеся горцы из—за скал и насыпей стреляли по бригу из своих винтовок, и их пули со свистом и визгом перелетали через наше судно.
Вообще, наш
