Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
На другой день, после полудня, распространился по всему Петербургу слух, что Пушкин смертельно ранен в дуэли, происшедшей накануне между ним и Дантесом.
Тогда мы поняли, что Dantès в предыдущий день заезжал на дачу Лаваля по пути на Петербургскую Сторону, к тому месту, где должен был его встретить его противник. Загадка была разъяснена: это было с его стороны окончательное прощание со всем Петербургским обществом, среди которого он провел несколько счастливых лет и в коем он был очень любим.
Вскоре узнали о смерти Пушкина. Dantès же был легко ранен.
Роковая весть с неимоверною быстротою разнеслась всюду. Было заметно в столице большое волнение. На улицах только о том и говорили. Толпа стояла по целым часам около дома князя Волконского на Мойке[182], в котором жили Пушкины. Полиция пускала публику и я — среди прочих — вошел с гувернером в комнату, где лежал бездыханный труп. Я подошел и смотрел долго на столь знакомые черты его лица[183].
Множество народа прикладывались к его руке, стояли на коленях и молились. В одно и тоже время в городе узнали, что народ собирался вблизи дома, занимаемого Дантесом, на Невском проспекте напротив Гостиного Двора. Ходила молва, что хотят разнести его квартиру. Сам же Дантес подвергался немалой опасности. Но вскоре он был арестован, Государь приказал ему покинуть службу, удалиться навсегда из России.
К нему был приставлен жандармский офицер, и было ему дозволено перед окончательным выездом за границу посетить своих знакомых. Я хорошо помню, как он был и у нас и прощался с моим семейством. Надобно сказать, что в высшем обществе, и особенно между дамами Dantès внушал скорее симпатию, и многие старались доказать, что он во всем этом деле не мог действовать иначе, употребив все усилия для отвращения развязки, к которой он был вынужден странным поведением Пушкина.
Большинство же публики и народ вообще не могли простить приезжему молодому иностранцу и пустому <нрзб> человеку поступок, лишивший всю русскую нацию гениального человека, которым она гордилась и который мог бы еще одарить свое отечество многими бессмертными творениями. Пушкин родился (кажется) в 1800 году[184], следовательно ему было не более 37—ми лет. Это печальное событие потрясло всё население столицы, но спустя несколько времени перестали, как водится, и говорить о нем.
Лето 1837—го года мы провели в Павлине [на] даче, принадлежавшей Льву Петровичу Витгенштейну, женатому на моей сестре Леонилле[185]. У нас жили две девицы — Blanhe и Elisa[186] — дочери, состоящего при Императоре Николае, прусского генерала Рауха[187]. Они были очень веселы и способствовали к оживлению нашей жизни на даче. У нас бывали гости и довольно часто, даже днем, танцевали и играли в разные игры в саду, jeux de barre и petits jeux.
Императрица Александра Федоровна нередко приезжала в Павлино с Великими княжнами Марией и Ольгой Николаевными и принимала участие в увеселениях.
Но, среди этой беззаботной и оживленной жизни, как громом поразило нас известие, пришедшее из Царского Села о страшном приключении с братом Александром[188] на тамошних скачках. Подъезжая к Царской трибуне на известной всем принадлежавшей ему английской скаковой лошади, ему оставалось еще взять последнее препятствие, как вдруг лошадь зацепила задними ногами за барьер и упала, сломав себе шею. Она осталась лежать без движения, седок же был сброшен через ее голову на большое расстояние и лишился чувств[189]. Его вынесли на руках к великому ужасу всех присутствующих.
Лошадь была убита; у брата моего от этого падения сделалось такое сильное сотрясение мозга, что он оставался почти в бесчувственном состоянии около двух недель. Здоровье его медленно восстановилось.
В это лето я делал со своим гувернером два путешествия, оставившие мне очень приятные воспоминания: первое в Финляндию, в котором я присоединился к нам один из сыновей известного в то время английского банкира в Петербурге Mr. Mathew Anderson[190]; второе — в Москву и Нижний Новгород.
В Финляндии мы ездили в коляске втроем, а на козлах был мой камердинер Чемодуров. Мы были удивлены хорошим состоянием шоссейных дорог. На всех станциях были лошади, но на многих из них не было ямщиков, так что Чемодуров был вынужден править сам четверкою в ряд, быть может, первый раз в жизни. Вследствие того мы чуть—чуть не покатились с коляскою и лошадьми в пропасть, на дне которой протекала глубокая речка.
Из Выборга мы ездили в Monrepos, где жил барон Николаи[191], отец служивших впоследствии на Кавказе двух братьев, сделавшихся известными: одного — на военном поприще[192], а другого — по гражданской части[193]. Старик сам нам показывал все чудеса своего сада и я помню, что там была статуя скандинавского бога Wainamainen[194]; в этом же саду на маленьком полуострове находились памятники разным членам семейства барона[195].
В Иматре[196], которая тогда была в первобытном состоянии, мы провели около недели и жили в рыбацкой хижине у самых порогов[197].Ежедневно мы вставали с рассветом и ловили рыбу; часто же ночью при факеле ловили и лакс—форель[198], которая достигает там необыкновенно больших размеров. Мы посещали тоже озеро Сайма[199] и г. Вильманстранд[200] и восхищались удивительным колоритом неба и воды при закате солнца.
По возвращении в Павлино мы вскоре отправились в Москву, а оттуда с зятем моим Владимиром Петровичем Давыдовым[201] в Нижний Новгород для посещения знаменитой ярмарки[202].
Поздней осенью того же 1837—го года мы переехали в Петербург. Моя матушка и Владимир Петрович Давыдов почти одновременно купили дома на Сергиевской улице и предприняли большие работы, которые, особенно при доме матушки, производились долго[203]. Архитектором
