Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия - Гэвин Фрэнсис
Теперь из-за надевания и снятия средств индивидуальной защиты, а также очистки инструментов вызовы на дом стали занимать гораздо больше времени. Мне очень хотелось бы носить халат в дополнение к перчаткам, маске и очкам, поскольку он защитил бы мои руки, ноги и туловище от вирусных частиц. К сожалению, достать халаты было невозможно. Несколькими днями ранее я рассматривал партии перчаток и масок, которые доставили нам с центрального склада Национальной службы здравоохранения. Маски, на которых было написано название канадской фирмы, производились в Китае и распространялись германской компанией. Все перчатки производились в Малайзии или Вьетнаме. Если британских медработников собирались снабжать средствами индивидуальной защиты, производство нужно было организовать здесь, в Великобритании. И сделать это следовало еще в январе.
Сев в автомобиль, я набрал номер пациента. Столько лет я совершенствовал навыки ведения личных консультаций, а теперь был вынужден сообщать плохие новости пациенту из машины, припаркованной у его дома. Ожидая, когда он снимет трубку, я посмотрел в зеркало и увидел, что на моем вспотевшем лбу зеркально отпечаталась надпись «машина 2».
– Скорее всего, у вас коронавирус, – сказал я. – Он поразил легкие и вызвал пневмонию, поэтому у вас сильная одышка. Я договорюсь, чтобы вас отвезли в больницу на машине скорой помощи.
Тишина. Я подождал. Я слышал, как он дышит.
– Вы хотите о чем-нибудь спросить?
– Это надолго? – спросил он.
– Я не знаю.
Когда я направлялся на следующий вызов, мимо проехал автомобиль скорой помощи, который должен был забрать моего пациента. Оба парамедика помахали мне, а я им в ответ. Тот, на котором не было маски, улыбнулся.
Одним из немногих утешений во время пандемии было это мрачное товарищество, дружба в атмосфере страха.
Позднее я пришел из своей клиники в отделение неотложной помощи, чтобы узнать, как дела у моего пациента. Одна из медсестер закрепила рентгеновский снимок его грудной клетки на негатоскопе. Легкие должны быть губчатыми. На фоне черных областей, заполненных воздухом, должны выделяться белые ребра, диафрагма и сердце. Однако легкие моего пациента были заполнены инфильтратом. Там, где в норме должна быть чернота, были многочисленные белые вкрапления.
– Сколько ему лет? – спросила медсестра.
– Лет 55, – ответил я. – Примерно как премьер-министру.
– Лишний вес?
Я кивнул в ответ.
– В отделении интенсивной терапии полно таких пациентов, – сказала она. – Какое странное время…
Мы вместе немного помолчали перед негатоскопом, но потом и ей, и мне нужно было возвращаться к пациентам[21].
Меня поражало, сколько людей гуляло на улицах. Поскольку многие люди теперь работали из дома, были уволены или сокращены, они могли свободно гулять, когда вздумается. Вечером очередь в супермаркет растянулась вдоль парковки. Люди стояли на расстоянии двух метров друг от друга. На входе каждый орошался антисептическим средством и получал свежепротертую тележку для покупок. Двигаться по супермаркету можно было только в одном направлении, чтобы люди не подходили близко друг к другу. Теперь мы все были потенциальными убийцами.
В нашу клинику доставили одноразовые защитные очки в пакете без опознавательных знаков, но их было неудобно надевать, и они легко спадали. Вместо них мы заказали многоразовые очки из онлайн-магазина. СМИ сообщали, что в некоторых клиниках персонал вынужден носить детские лыжные маски и мешки для мусора. Говорили, что во многих домах престарелых вообще не было средств индивидуальной защиты. Нам пришло официальное письмо, в котором запрещалось использовать любые самодельные средства индивидуальной защиты, если они не соответствовали требованиям безопасности. Казалось, власти не хотели, чтобы люди брали заботу о безопасности в свои руки, но что им оставалось, если средства индивидуальной защиты были в дефиците?
Врачи Лотиана получили письмо, в котором говорилось, что мы не должны избегать трудных разговоров. Для врачей общей практики разговоры о нормировании медицинских услуг были не новы, но у меня сложилось впечатление, что общество только начинает задумываться о тех сложных вопросах, которые врачи привыкли задавать. Трудные разговоры о том, помещать уязвимых пожилых людей в больницу или нет, не были особенностью пандемии коронавируса. Для нас, врачей общей практики, это повседневная реальность.
В одном из полученных документов было сказано, что в условиях пика заболеваемости необходимо оценивать состояние пациентов отделения интенсивной терапии каждые 24 часа и принимать четкие решения относительно того, помогает лечение человеку или нет. Среди людей старше 70 лет успешная искусственная вентиляция легких очень маловероятна, поэтому работу отделения интенсивной терапии нужно было оптимизировать. Иначе говоря, я должен был подготовиться к разговорам с пациентами и их близкими о том, что в пребывании тяжелобольных пожилых людей в отделении интенсивной терапии мало смысла, даже если они сами хотят туда попасть. Циники заявили, что это в первую очередь вопрос ресурсов: в больницах не хватает аппаратов ИВЛ и персонала. Это так, но в то же время слишком упрощено: отделение интенсивной терапии живыми покидали очень немногие, поэтому давать ложную надежду пациентам и их семьям было бы жестоко. Присланный нам документ завершался очень полезным приложением с указанием доз морфина и седативных препаратов, которые следовало вводить умирающим от коронавирусной пневмонии дома.
Пока больницы искали лучшие способы помочь больным легким дышать, врачи общей практики вроде меня связывались со всеми уязвимыми пациентами и просили их укрыться от вируса минимум до июля.
Это была сложная, но очень важная задача. Я обзванивал пациентов с тяжелым сердцем, но старался это скрыть. Мне казалось неправильным вести столь серьезные разговоры по телефону, ведь приходилось приговаривать каждого пациента к добровольному заточению. К уязвимым относились пациенты, перенесшие пересадку органов, проходящие лечение некоторых видов рака, страдающие тяжелыми заболеваниями легких, имеющие иммунодефицит, а также беременные женщины, страдающие сердечно-сосудистыми заболеваниями. Каждый врач общей практики имел право добавить в эту группу всех, кого считал наименее защищенным. Мы с коллегами две недели изучали списки пациентов и в итоге удвоили список тех, кому следовало укрываться от вируса. После этого мы передали данные правительству, и каждый получил код, дававший право на внеочередную доставку продуктов, льготы и общественную поддержку.
Я каждый день проводил на телефоне несколько часов. Многие пациенты были очень напуганы, и вопросы, которые я им задавал, только усугубляли их тревожность. Понятны ли им официальные рекомендации? Нужна ли помощь? Дают ли они разрешение на доступ больничного персонала и парамедиков к своей истории болезни? Можем ли мы записать данные ближайших родственников? До нас дошли печальные истории о врачах общей практики, которые, обзванивая пациентов, спрашивали, проводить ли реанимационные мероприятия, если из-за коронавируса они окажутся на грани жизни и смерти. Я никогда не поднимал эту тему, если пациент
