Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия - Гэвин Фрэнсис
Новости о состоянии премьер-министра были успокаивающими и бесцветными, словно представителям больницы было что скрывать. В то же время в моей повседневной практике пандемия ощущалась как эпидемия гриппа: я разговаривал с тремя или четырьмя больными коронавирусом каждый день, но большинство из них могло лечиться дома, причем даже пациенты с хроническими заболеваниями вроде астмы и сахарного диабета. Еще ни одного человека я не направил в больницу.
Пациентов в наиболее тяжелом состоянии направляли коронавирусный центр оценки, где их лично осматривали врачи. Волонтеров было много, и, несмотря на мое предложение работать по четвергам и воскресеньям, меня вызывали всего несколько раз.
Во время обучения будущим врачам общей практики рассказывают о важности сочувствия и взаимопонимания, однако на сменах в коронавирусном центре я оставался на максимальном расстоянии от пациентов до момента непосредственного осмотра.
Даже собирать анамнез мне приходилось на другом конце кабинета. Я помню очень полного мужчину среднего возраста, прилетевшего из Италии незадолго до локдауна. Мужчину, заразившегося коронавирусом на похоронах матери, прямо как одна из моих прошлых пациенток (казалось, что ограничение числа присутствующих на похоронах и кремациях – это жестокая необходимость). Строителя, заразившегося от напарника на последней стройке, где он работал до введения режима самоизоляции. Молодую мать, которая предполагала, что подхватила вирус в поезде по пути из Лондона. Однажды в четверг мы все приостановили работу в 20:00, чтобы послушать аплодисменты в честь медицинских работников, но клиника была окружена больничными корпусами, и мы ничего не услышали.
– У меня от этого сердце уходит в пятки, – сказал один из коллег. – Я буду рад, когда все это закончится.
– А мне нравится, – сказал я. – Это единственный день недели, когда можно увидеть всех своих соседей.
Для меня аплодисменты по четвергам были символом того, что люди поддерживают скорее друг друга, чем Национальную службу здравоохранения.
На моем участке обычно было две машины, которые возили врачей общей практики на экстренные вызовы по вечерам и выходным. Через несколько дней после госпитализации Бориса Джонсона я ехал на втором автомобиле на вызов, которому была присвоена первая категория, означающая, что мы должны доехать до места в течение часа. По телефону пациент сказал, что после недели гриппоподобных симптомов у него поднялась высокая температура и началась одышка, даже когда он лежал на диване. Картина была типичная, и я знал, что каждый день врачи по всей стране выезжают на тысячи подобных вызовов. Был ранний вечер, и западное солнце заливало золотом пригородные улицы. Дрозды пели на живой изгороди. Я позвонил пациенту, чтобы дать ему указания. Он тяжело дышал и говорил прерывисто.
– Вы один? – спросил я.
– Да.
– Вы можете сесть рядом с дверью?
– Да.
– Я хочу вас предупредить, что буду в фартуке, маске, очках и перчатках. Вам я тоже дам маску и перчатки.
– Хорошо.
– Если вы сядете рядом с дверью, мне будет проще – так не придется идти через весь дом, чтобы вас найти.
– Понятно.
Я не обращал внимания на приподнятые занавески соседей и детей, катающихся на велосипедах. Когда я покидал предыдущего пациента, он попросил: «Вы можете крикнуть соседям, что у меня не коронавирус?» Я обошел автомобиль, открыл багажник и стал следовать новому протоколу, к которому мы еще не привыкли. Термометр, пульсоксиметр и стетоскоп нужно было положить в чистый прозрачный полиэтиленовый пакет. Я надел фартук, маску, перчатки и вторую пару перчаток поверх первой. Фартук развевался на ветру. Некоторые коллеги приклеивали фартук к ногам скотчем или фиксировали его с помощью зажимов для бумаги. В последнюю очередь я надел очки. У них была зеленая пластиковая оправа, напечатанная на 3D-принтере, клипса для фиксации завязок сзади и прозрачный ацетатный щит спереди. На лбу с обратной стороны было написано «машина 2».
На пороге приоткрытой двери пациента я ощутил запах застарелого сигаретного дыма. Мужчина сидел на табурете у самого входа, поставив локти на колени и положив руки на грудь, чтобы помогать себе дышать. На нем была серая пижама, на которой не хватало пары пуговиц.
– Здравствуйте! – сказал я. Он пробормотал что-то в ответ. – Вы сможете надеть это? – Я подал ему маску, но он не смог ее завязать. Жалея, что у меня оголенные предплечья, я подошел к нему, задержал дыхание и зафиксировал маску на его затылке и шее.
Я сосчитал частоту дыхательных движений: 28 вдохов в минуту, гораздо больше нормы. Цифровой термометр тоже замигал красным, поскольку у пациента была высокая температура. Я надел ему на палец пульсоксиметр. Направив световой сигнал через ткани, прибор определил опасно низкое содержание кислорода в крови. Хотя пациент спокойно сидел на стуле, его пульс зашкаливал: сердце делало более двух ударов в секунду.
– Вы сможете встать? – спросил я.
Мы неуклюже переместились в небольшой коридор, словно исполняли какой-то невеселый танец. Он повернулся ко мне спиной, а я приподнял верхнюю часть его пижамы и приложил стетоскоп к спине. Воздух, проходящий через легкие, сопровождался тихим звуком, похожим на шипение масла на сковороде. Это был звук пневмонии. В случае моего пациента она, вероятно, была вызвана COVID-19.
– Я выйду на улицу, а потом позвоню вам и скажу, что делать, – сказал я.
Взяв пакет со стетоскопом, пульсоксиметром и термометром, я направился к двери, помня о том, что вирус находится на стенах дома, ручке двери, моих перчатках и всех инструментах.
На пороге я жадно вдохнул свежий воздух и снова приступил к утомительной процедуре. Сняв верхнюю пару перчаток, я бросил ее в мусорный пакет. Руками, на которых осталась вторая пара перчаток, взял антисептическую салфетку и стал протирать ею все инструменты: стетоскоп, пульсоксиметр и термометр. Затем я положил их в чистый пакет, чтобы использовать при работе со следующим пациентом. Салфетка и
