Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Донне Нине, – отвечал тот с улыбкой.
– Я весьма поражен, что эта дама столь печется обо мне, но подобный расход не соответствует состоянию моего кошелька.
– За все уже заплачено, сударь.
– Но я не допущу этого.
– Однако и я не могу ничего взять от вас.
Его решительный ответ заставил меня задуматься и навел на довольно грустные мысли. Я имел рекомендательное письмо к дону Мигелю Севаллосу и на следующий же день получил, благодаря его содействию, аудиенцию у вице-короля. Граф был небольшого роста, что сочеталось у него с неловкими и грубыми манерами. Он принял меня стоя, не желая, видимо, приглашать садиться. Я обратился к нему по-итальянски и получил ответ на испанском. Зная тщеславие графа, я в течение всего разговора усердно титуловал его превосходительством. Он больше всего говорил о Мадриде и столичных развлечениях, из чего я заключил, что в Барселоне не приходится надеяться на многое. Он также пожаловался на синьора Мочениго, который, вместо того, чтобы ехать в Париж через Барселону, как настоятельно приглашал его граф, отправился по более прямой бордосской дороге. Его Превосходительство пригласил меня отобедать, что мне было весьма приятно, поскольку свидетельствовало о его неведении касательно моих отношений с Ниной. О самой сеньоре я ничего не слышал в течение восьми дней.
У нас было договорено, что я явлюсь только после того, как она даст мне знать, но никаких известий от нее я не получал и терялся в догадках. Мне почему-то не приходило в голову, что граф проводит свой медовый месяц и занимает прелестницу все ночи подряд. Наконец, я получил записочку от своей принцессы, она назначала мне рандеву на десять часов.
Наша встреча была довольно церемонной, но я отнес ее сдержанность на счет присутствия сестры – женщины лет сорока с внешностью настоящей дуэньи. По правде говоря, меня вовсе не огорчало то, что Нина называла препятствием, поскольку я не испытывал ни малейшего к ней влечения. Впрочем, из чувства деликатности я почитал себя обязанным продолжать свои визиты, хотя одно с виду незначительное происшествие и должно было бы побудить меня покончить с ними. Однажды я спокойно прогуливался по городу, когда ко мне подошел офицер валлонской гвардии и учтиво произнес:
– Сударь, я хочу обратиться к вам по делу, которое меня совершенно не касается, но зато должно в высшей степени интересовать вас.
– Объяснитесь, сударь, я буду весьма признателен за ваше сообщение.
– Превосходно. Вы иностранец и, возможно, не вполне знакомы с испанскими нравами, а поэтому даже не представляете, какому риску подвергаете себя, бывая каждый вечер у сеньоры Нины.
– И какая же опасность грозит мне, сударь? Граф знает о моих ночных визитах и, полагаю, не имеет ничего против.
– Вы можете ошибаться. Граф, конечно, осведомлен о ваших ночных посещениях его любовницы. И не выражает своего неудовольствия лишь потому, что страх перед ней пересиливает ревность. Но знайте, истый испанец не может любить и не ревновать. Поверьте мне, сударь, в ваших же интересах не видеться больше с Ниной.
– Благодарю за совет, но я не смогу им воспользоваться. Это означало бы заплатить даме за ее благожелательность самой низкой неблагодарностью.
– Значит, вы будете продолжать свои посещения?
– До тех пор, пока граф не сочтет нужным выразить мне неудовольствие, я буду иметь честь свидетельствовать сеньоре свои чувства.
– Граф счел бы ниже своего достоинства обращаться к вам, как это делаю я. – Сказав это, мой офицер удалился.
14 ноября, явившись к Нине, я застал у нее некую подозрительную личность, которая показывала ей портрет-миниатюру. Человек сей оказался ни кем иным, как подлым Пассано, чье имя, к моему великому несчастью, встречается на страницах этих воспоминаний. Кровь ударила мне в лицо, но я сумел сдержать себя. Я сделал Нине знак пойти в соседнюю комнату и там потребовал сейчас же выставить этого мерзавца за дверь. Она возразила, что это художник, который предлагает снять с нее портрет.
– Это никакой не художник, а жулик, и мне он прекрасно известен. Гоните его, или я сию минуту ухожу.
Тогда Нина позвала свою сестру и перепоручила ей окончить дело. Пассано ушел в ярости, выкрикивая, что я «еще пожалею об этом». И в самом деле, как явствует из последующего, мне пришлось раскаяться.
Двери дома, который занимала сеньора, выходили в довольно темный и узкий тупик. Его надо было непременно пройти, прежде чем оказаться на улице. Пробило полночь. Я простился с дамами и вышел, но не сделал и двадцати шагов, как меня с силой схватили за воротник. Мне удалось освободиться, нанести нападающему яростный удар локтем и отпрыгнуть назад. Я обнажил шпагу и сделал молниеносный выпад в сторону другого человека, бросившегося на меня с поднятой палкой. Засим я поспешил перелезть через ограду и очутился на улице. Оглушительный пистолетный выстрел заставил меня бежать со всех ног, но я упал, а когда поднялся, забыл подобрать свою шляпу. В полной растерянности и все еще не выпуская из рук шпаги, добрался до гостиницы и рассказал обо всем хозяину. Я не был ранен, но избежал этого каким-то чудом – мой кафтан был пробит двумя пулями как раз около груди.
– Вот неприятное происшествие, – отвечал мне хозяин, качая головой.
– Возможно, я прикончил одного из злодеев, но пусть знают, как нападать на меня. Сохраните мой кафтан, это свидетельство, которое никто не сможет опровергнуть.
– Вам лучше уехать из Барселоны.
– Вы принимаете меня за проходимца?
– Боже сохрани! Я вполне доверяю всему, что вы рассказали, и как раз потому-то вам лучше скрыться.
– Мне нечего бояться, я остаюсь.
На следующее утро я проснулся от какого-то странного ощущения – моя кровать была окружена сыщиками. Они опечатали мои бумаги, а меня арестовали, и я оказался в крепости. Мне поставили кровать подозрительного вида, возвратили чемодан, заперли на замок и оставили наедине со своими мыслями. Я никак не мог понять, почему вслед за ночным нападением последовала военная тюрьма. Что предпринять? Написать ли Нине или лучше выждать? Я остановился на последнем. За пять французских ливров мне принесли добрый обед, и, несмотря на постигшее меня несчастье, я отдал ему должное. Осмелюсь даже сказать
