Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Ну всё, теперь я могу кормить тебя из бутылочки и одновременно писать и читать – и не только пособия по уходу за детьми.
Я обнаруживаю в себе таланты эквилибристки, сидя по-турецки, с тобой на коленях. Утром я просыпаюсь раньше тебя и сажусь писать. Еще я пишу до, во время и после твоего дневного сна, и даже пока ты ешь. Сегодня среда, 16 мая, мой новенький компьютер, купленный специально по такому случаю, показывает 7:51 утра. Случай – это ты. Я слышу, как ты потихоньку просыпаешься. Всего дня два назад ты открыла для себя существование большого пальца ноги. И то и дело суешь его в рот, и это не просто случайный жест. Ты сосешь его, успокаиваешься, и я выигрываю несколько минут перед тем, как приготовить тебе первую бутылочку. Ты даешь мне работать, ты тоже хочешь, чтобы я написала эту книгу.
Почему я пишу тебе? Почему это становится работой, потребностью, острой необходимостью? Я не собираюсь умирать. Не так сразу, не через год, не в сорок четыре, как моя мать. Но на всякий случай я хочу что-то оставить тебе, что-то свое. Мне мало что досталось от мамы, хорошо бы она тоже мне написала что-нибудь в свое время, но откуда ей было знать, что случится? Пусть это будет мне уроком.
Я прерываю рассказ на полуслове. Помню, как я испугалась в очередной раз. В июне 2016 года на острове Санторини я умирала от волнения, воображая, что твой отец попал в ужасную аварию на скутере, потому что он не вернулся домой, довольно много выпив за обедом, так много, что я отказалась ехать с ним. Мы конечно, поссорились, я решила взять такси. Я ждала его в отеле, но его все не было. Чтобы перестать думать, чтобы минуты не казались часами, я нафантазировала себе, что он действительно попал аварию, такую страшную, что она стоила ему жизни. В этой вымышленной истории я отправилась искать его вместе с местной полицией. Потом позвонила родственникам во Францию, отправила туда его тело, горевала, но вскоре начала новую жизнь с бывшим любовником, вернулась с ним на остров, где произошла трагедия, словно для того, чтобы твой отец благословил нас, и там наконец мне удалось забеременеть. Чего только не придумаешь за пятнадцать минут.
Захожу в твою комнату, проверить, всё ли в порядке. Ты еще спишь. Я склоняюсь над твоей кроваткой с бортиками. Пытаюсь уловить твое дыхание. Его не всегда слышно, поэтому я слежу за движением твоей груди, проверяю амплитуду. Внезапно ты начинаешь громче дышать и слегка дергать подбородком, пальцами или даже кулачком. Словно говоришь мне: “Не волнуйся, всё хорошо”.
Ты наконец просыпаешься, но не плачешь, когда я выхожу. Ты не боишься оставаться без меня, без нас. Не похоже, что ты теряешься, – ты не сразу просишься на руки, можешь спокойно подождать. Ты умеешь быть одна, тем более это никогда не длится долго.
Тебе четыре месяца. Я устраиваю скандал, как оно приличествует образованной буржуазной девушке, по поводу немецкого биографического фильма о моей матери. Зря я, конечно, пошла на пресс-показ. После фильма я просто не могу промолчать, сделать вид, что в порядке. Слишком это все ужасно.
Мне невыносимо видеть, во что ее превратили. Немецкая режиссерша выбрала один из самых сложных периодов в ее жизни. Она как раз расставалась тогда с моим отцом и редко видела Давида. Брат злился на маму, что она снова разрушила семью, учитывая, что он сразу очень привязался к моему отцу. Давид переехал на несколько месяцев к Моник и Бернару, хотя они ему не родные, просто он с ними тоже сразу сблизился.
Мама грустная, измученная. Каждый год она ездила отдыхать в Киберон, в Бретани. Удачный они выбрали момент, ничего не скажешь. Пойди пойми, почему именно в этот краткий промежуток времени, когда ей надо было отдыхать, спать, набираться сил, просто побыть в одиночестве, она позволила приехать журналисту и фотографу. Нет, ну правда, мам, ты ничего лучше не могла придумать?! Все же будет опубликовано: и тексты, и фотографии. Те три дня, в течение которых они тебя снимали и расспрашивали, легли в основу этого дерьмового байопика – и я смотрю его, кусая от злости правую руку.
Вам что, нечем заняться? Ни о чем больше вы не хотите рассказать? Как я ни стараюсь, мне не удается отыскать в этом фильме хоть какой-то намек на добрые намерения авторов. Да, продюсеры пригласили меня на заключительный просмотр, но сценарий я читала в офисе моего адвоката под надзором немецкого продюсера и его юриста. Я узнала из интернета два года назад, что “в настоящее время в Кибероне” идут съемки фильма о моей матери.
Я, разрываясь между своим прошлым и настоящим, вынуждена защищать свою мать, которая, как это ни глупо, не сумела защитить себя сама, в то время как я хотела бы проснуться рядом с тобой, Анна! Моя мать… Она же привыкла ко всякого рода фотосессиям и интервью. Ну правда. Сейчас шесть утра, измучившись от бессонницы, я еду на такси в Дом радио, чтобы выступить в утреннем эфире “Франс Интер”. Мне еще повезло, я могу выйти на широкую аудиторию и пользуюсь этим. Конечно, есть гораздо более важные темы, но я попросила слова, и мне его дали. В тот же вечер я участвую в программе “Вам слово” на канале “Франс 5”.
Я делаю то, что ненавижу, – публично говорю о своей матери. Но она сама возненавидела бы этот фильм, который никогда бы не увидел свет, будь она жива.
Бывают дни, когда я не могу переступить какую-то черту. Я в состоянии нормально жить и даже беззаботно радоваться жизни. И думать о них очень холодно. Не испытывая никаких чувств. Ощущений. Эмоций. Или я просто пла́чу. Промежуточного стояния не бывает: либо горячо, либо холодно. Они – мертвы, но живут в нас. Мы живы, но что-то в нас умерло вместе с ними. Ничего страшного.
Я на перепутье. Я услышу, как ты называешь меня мамой, но не вспомню, как сама когда-то произносила это
