Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Будешь ли ты, моя дочь, искать ответы на эти вопросы? Будешь ли интересоваться своими бабушками-дедушками? Надеюсь, тебе будет легче, чем мне.
Май 2018
Кстати о немцах – я посмотрела превосходный документальный фильм “По Франции”. Даниэль Кон-Бендит и Ромен Гупиль отправляются на встречу с французами, принимающими активное участие в общественной жизни. Кон-Бендит, успокаивая санитара, который переживает, что ему пришлось сообщить одиннадцатилетнему мальчику о смерти папы, говорит, что тоже потерял отца в тринадцать лет. Он объясняет, что в детстве от этого легко отрешиться, но потом, гораздо позже, все равно накроет. Это правда. В детстве я не страдала от отсутствия матери. Мне стало не хватать этой женщины, когда я повзрослела.
Скоро осень, стоят последние теплые дни. Я снова уезжаю на выходные в Эр. Последние пятнадцать лет я стараюсь ездить туда как можно чаще, хотя бы раз в месяц. Я сама сажусь за руль, выбираю удобное время, и мне удается избежать пробок. Я еду по мосту Сен-Клу, потом по трассе А13, между поршевильской электростанцией и каменными карьерами, вот и выезд 12, я вздыхаю с облегчением.
Я уже давно ищу дом в округе, уж не знаю, что меня там так притягивает – само место или вновь обретенные друзья.
Все знают, что я хочу там поселиться, и сообщают мне, когда какие-то дома выставляются на продажу или сдаются.
В конце сентября приятель, у которого я остановилась, говорит мне:
– Ты в курсе, что у нас в деревне продается дом? Я подружился с владельцем. Завтра он с двумя детьми придет к нам обедать.
– Почему он его продает?
– Это печальная история. Несколько месяцев назад от рака умерла его жена. Совсем молодая женщина, ей и сорока не было, и дети у них маленькие: мальчику – шесть лет, девочке – десять.
Молодой вдовец – наверняка он ненавидит, когда его так называют, – не собирается там оставаться. Ему, должно быть, повсюду мерещится жена.
Мне как-то не хочется жить в доме с такой трагической историей. В любом случае у меня и денег таких нет.
Они приезжают на следующий день в полдень. Главное не показывать, что я знаю, какое горе у них случилось. Сделать вид, что всё в порядке? Как будто я не в курсе? Такая трагедия всегда читается на лицах тех, кто пережил ее, кто живет ею. Отец знает, что я знаю. Главное не смотреть на них с сочувствием. Не ставить их в неловкое положение.
А вдруг, наоборот, они ждут, что их будут обнимать, утешать? Как можно чаще.
Я подхожу, здороваюсь, радостно улыбаясь. Стараюсь вложить свои чувства в эту улыбку и дружеский поцелуй. При этом я украдкой наблюдаю за детьми, они мои брат и сестра по несчастью.
Их отец знает мою историю почти так же хорошо, как я знаю его, наш общий друг говорил ему обо мне как о близкой подруге, с которой непременно его познакомит. То есть нас представили друг другу заочно.
Я, конечно, сдерживаюсь, но мне хотелось бы дать ему понять, что мы можем пообщаться в любой момент. Нам хорошо всем вместе, и я понимаю, что буду часто видеть его и детей, и мне это приятно.
С тех пор у нас было много совместных трапез, и в итоге мы поговорили, он – очень сдержанно, я – уважительно, о вопросах, на которые у него неожиданно не оказалось ответов.
Как в одиночку воспитывать детей? Как детям жить без матери?
Мы долго ходим вокруг да около этой скользкой, пугающей темы, шутим (ну конечно, смеемся над смертью), выпиваем (у Дени и Карины всегда слишком много пьют и едят), и однажды вечером он решается.
“Как ты все это пережила?” Дети играют наверху.
Я отвечаю, в стиле наших прежних шутливых разговоров, что он затронул мою любимую тему (в смысле смерть)! Добавляю, что со мной рядом всегда кто-то был и что об этом надо говорить, не держать в себе. “И все будет хорошо”.
Алкоголь помогает нам взойти на эту проклятую гору, правда, только на первый ее уступ. Дальше надо карабкаться в одиночестве, предаваясь воспоминаниям.
Но мы быстро возвращаемся на землю – мы сидим за столом, подают десерт. Наши друзья даже не прервали свой разговор, пытаясь создать нам хоть какое-то подобие уединения.
Одна из нас, Б., несколько месяцев спустя заводит роман с одиноким отцом, и это счастье.
Ему становится лучше.
Будь я посмелее, я бы стала как Амма в Индии. Она принимает в свои объятия весь мир, всех тех, кто потерял родителей, брата, сына. Амма, или утешительная сила. Меня утешали, я могу в свою очередь утешить кого-то. “Дай я тебя обниму, мне тоже пришлось через это пройти”. Довольно самонадеянный призыв. Горе уникально для каждого.
Это твое первое путешествие. Мы в поезде, в семейном вагоне, пахнущем вареными яйцами. Мы едем в Тулузу, на встречу с моей подругой юности. Едем в самый разгар итальянских забастовок на железных дорогах, так что да здравствуют чипсы и бутерброды в фольге. Пора обедать.
Сегодня утром я повздорила с твоим отцом. А сейчас меня мучает совесть. Я злюсь на себя. Мы оба ненавидим ссоры, но иногда просто не умеем любить друг друга. В глубине души мы остались большими детьми, которые играют роль родителей, нам обоим кажется, что с нами обошлись несправедливо, мы требуем свободы, хотя больше не имеем на нее права, потому что у нас теперь есть ты.
Да нет, если нам хорошо, то и тебе будет хорошо. Мы думаем порой, что не заслуживаем радости. Изображаем из себя жертв, сами себя наказываем, детский сад. Кто тут вообще родители?
А что, если я не идеальная мать? Идеальных матерей не бывает. Что, если мы не сможем вырастить тебя? Что, если ты не идеальный ребенок, а только делаешь вид? Вдруг ты откажешься верить нам, когда мы от чистого сердца будем давать тебе советы? Что, если ты будешь принимать нас за идиотов дольше, чем следует?
Я сижу с тобой в поезде, ты спишь с тех пор, как мы выехали из Парижа. Я смотрю на тебя, но уже не все время. Жизнь постепенно входит в колею.
Женщина, сидящая почти напротив с
