Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Твой отец, к счастью, возвращает нас на землю. Он постоянно интересуется вслух, не слишком ли ты растолстела, замечает, что ты чересчур много ешь, называет тебя Мордашкой. Равновесие в любви наконец достигнуто. Всё в норме.
Моник то и дело говорит тебе: “Да здесь она, мама твоя, не волнуйся”. И мне: “Береги себя, деточка, не забывай, ты нужна дочери”. Может, она думает в эти минуты, что уже слишком стара и не сможет заменить меня, если со мной что-то случится, и кто тогда будет душить тебя в объятиях и осыпать поцелуями? У нас схожие тревоги.
Она вечно боялась чего-то недодать мне и сделала все, чтобы я ни в чем не чувствовала недостатка, став мне преданной матерью. И вот сегодня напоминает, что ты во мне нуждаешься. Что дочь нуждается в матери.
Она постоянно спрашивает, как у меня дела, добавляя, что ты в отличной форме, потому что я очень хорошо о тебе забочусь. Это самый приятный комплимент на свете. Меня утвердили на роль матери.
Моник всегда в чу́дном настроении. Особенно когда видит нас обеих. Как только ты переступаешь порог ее квартиры, она бросается играть с тобой. Во что угодно и в любом положении. Ей почти девяносто, но она встает на четвереньки, ползает на животе, ложится на спину или, что еще хуже, бегает за тобой вокруг журнального столика в гостиной. Когда мы возвращаемся домой, ты принимаешься искать ее повсюду: “А где бабушка?” Мне до нее далеко. Для этого и существуют бабушки. Она говорит: “Ну ты же не можешь столько с ней играть, тебе надо работать”.
“Почему, как ты думаешь, мы так обожаем этого ребенка?” – спрашиваю я. “Во-первых, – отвечает она, – потому что это твоя дочь”. Может, они думают в этот момент о моей матери, о моем брате? Мы не говорим об этом вслух, да и зачем, и так все понятно. Однажды между делом она объясняет мне, что ты для них – сама жизнь во всем ее великолепии, а им недолго осталось. Я редко решаюсь оставить тебя у них на несколько дней подряд. “Мы бы сказали, если бы нам это было не по силам. Мы устаем, зато чувствуем себя живыми и полезными”.
“Я не хотела так привязываться к ней, но… – вздыхает на днях Моник, не отрывая от тебя взгляда, – но это невозможно. Запомнит ли она прабабушку и прадеда?” “Интересно, что останется у тебя в памяти?” – думаю я. У Моник тяжело на сердце, она понимает, что не увидит, как ты будешь расти. “Ты уж расскажи ей, что мы ее обожали”. Сегодня ты ходишь, говоришь, играешь с ней весь день. “Видишь, бабушка, ты все еще тут!” – “О да, – тихо смеется она в ответ, – как знать, надолго ли”.
Мне нужно подготовиться. Я вообще забыла об этом. Один приятель сообщает мне, что умер его отец. А в моей семье кто будет следующим? Бабушка? Дед? Мы с отцом и дядей часто говорим о “родителях”, как будто мы их дети. Так и есть, нас троих воспитали одни и те же люди. “Как они? В порядке, не очень устают?”
Слишком чисто не бывает, как правило, всё наоборот, ужасно грязно. Наши руки, ты вся, с головы до ног, одежда, постельное белье, плюшевые звери, бутылочки, которые я споласкиваю по десять раз (уже помыв их), и вообще вся квартира. Твой отец смотрит, как я суечусь. Всё в порядке. Я спокойна. В чем проблема? Я хочу как лучше. Стать матерью – значит сойти с ума. От тревоги. За все, и прямо сразу после родов. Как ты дышишь, ешь, спишь? Как обстоят дела с кишечником? Первые месяцы после рождения первого ребенка – чистый ужас. Мне сорок три года, больше детей у меня не будет. Всё хорошо, всё хорошо. Я преувеличиваю? Вряд ли.
Ты машешь руками, словно ловишь воображаемых мух. Я поднимаю глаза от клавиатуры – ты тут, рядом, лежишь на спине и что-то лепечешь, год назад это и представить себе нельзя было.
Руки у тебя запеленуты, чтобы ты себя не расцарапала, мне трудно подпиливать тебе ногти. Ты сражаешься с ними и приручаешь, словно соску. Тебе почти удается целиком засунуть сжатый кулачок в рот. Ты сама знаешь, что́ тебе приятно. Срабатывает инстинкт выживания.
Прошлой ночью мне приснилось, что я встретила старую знакомую. В одной из сцен этой ночной пьесы она спросила, как я поживаю, что делаю. Я ответила: “Всё хорошо, очень даже хорошо”. И задумалась, пытаясь понять, с чего это вдруг всё так хорошо. Ну да! Конечно! У меня же ребенок!
Ты настоящий крепыш, все так говорят: от педиатра до незнакомых людей, которые видят тебя впервые.
“Прекрасный ребенок”, – утверждают они.
Я ликую, не могу поверить своим ушам, я слышу “здоровенькая”, “инстинкт самосохранения”, “доверие”. А это главное. Ты создана для жизни, ты преодолеешь все трудности, как я в свое время. И проживешь прекрасную жизнь.
Прошло три месяца, ты постепенно осваиваешь язык. Пытаешься с нами общаться. Судя по всему, тебе хочется, чтобы я постоянно на тебя смотрела, а я и рада. Тебе необходим визуальный и тактильный контакт. Он успокаивает тебя, придает уверенности в себе. Эти прописные истины я почерпнула из пособий по уходу за детьми.
Иногда я смотрю на тебя, не сознавая, что мне придется заниматься тобой всю оставшуюся жизнь. Как будто ты со мной только временно. Как будто мне тебя одолжили, или я взяла тебя напрокат, как автомобиль. Понятия не имею, что меня ждет в ближайшие месяцы, годы. Я всматриваюсь в тебя, пытаясь понять, всё ли в порядке, всё ли на месте. Бедняжка, ты проходишь ежедневный техосмотр. Я только и думаю, что о санитарии и гигиене. Промыть правый глаз, слезный канал немного забился, надо его помассировать. Проверить, не горячие ли у тебя руки, ноги, лоб. Пора заняться делом, не то я так и буду сидеть перед тобой разинув рот, словно перед “Маленькой Жанной” Камиллы Клодель.
Твои глаза постепенно зеленеют, я не против.
У тебя будут зеленые глаза, как у меня, у моей матери и у моего брата – у всех троих, с тобой – четверых, оттенки разные, но зеленый доминирует.
Этот цвет
