Последние бои на Дальнем Востоке - Сергей Владимирович Волков
Было темно, когда корабли, придя во Владивосток, ошвартовались у пристаней Гнилого Угла бухты Золотой Рог. Поволжская бригада сразу начала перегружаться в стоявшие напротив пристаней специально приготовленные эшелоны. Бригаду перебрасывали в Никольск-Уссурийский.
Появился и наш командир, но пронесся как метеор и куда-то исчез. Выгрузилась батарея с «Магнита» очень быстро, но погрузка в эшелон шла медленно. Кое-что нужно было взять с базы, которая находилась и оставалась во Владивостоке. Только после полуночи все было готово и мы залегли спать. Командир так больше и не показывался, а старший офицер, который присутствовал на погрузке, ушел домой к своей жене.
Утром, часов в восемь, эшелон тронулся в путь. На пассажирской станции Владивосток он задержался на очень короткое время как раз против вокзала. Выходить на перрон из вагонов было запрещено. Я стоял в дверях товарного вагона и рассматривал ходившую по перрону публику. Меня кто-то окликнул по имени. Я оглянулся. Мимо проходил мой приятель поручик Злобин, который, увидев, что я его заметил, громко крикнул мне: «Поздравляю, ваш командир женился на Лелечке! Несколько дней тому назад была свадьба…» Я сделал удивленное лицо и переспросил: «Что?» Он, думая, что я забыл Лелечку, начал мне припоминать: «Да помнишь, на площадке девятнадцатой версты (дачное место недалеко от Владивостока) мы с ней танцевали?» Лелечку я помнил, но меня сильно смутило: женился, после всего того, что командир нам наговорил! Узнать подробности не удалось, поезд тронулся, и мы поехали в Никольск-Уссурийский. Тут только я сообразил, почему командир батареи был так расстроен отъездом старшего офицера. Он сам хотел ехать жениться и испугался, что генерал Сахаров не разрешит ему оставить батарею с одними младшими офицерами.
За время нашего отсутствия во Владивостоке произошли большие перемены. Во главе правительства и армии стал генерал Дитерихс, который довольно энергично приводил все в порядок и усиленно всех подтягивал. Японцы уходили к себе домой, на острова, а регулярная Красная армия под предводительством главкома Уборевича группировалась в районе станции Уссури (граница нейтральной зоны), готовая при первой возможности вторгнуться в Приморье.
В Никольск-Уссурийском Волжская батарея разместилась в одной из казарм какого-то Сибирского стрелкового полка, находившихся на краю города. Через несколько дней приехал командир батареи, и в этот же день вечером генерал Сахаров, выполняя строгие приказы генерала Дитерихса о приведении в надлежащий вид и в полную боевую готовность бригады, посадил нашего заведующего хозяйством на гауптвахту. Он появился в штабе бригады не совсем по форме одетым.
Командир батареи приказал мне принять его должность, а сам на другой день опять уехал во Владивосток. Я начал хозяйничать; собственно, особо большого дела не было – все получали из интендантства.
Солдаты, узнав о моем назначении, сразу принялись меня теребить с сапогами: у всех они развалились. Достать и заменить их было неоткуда. Починить – у нового заведующего хозяйством не имелось ни копейки денег. Совершенно неожиданно и на мою бедную голову из штаба бригады прислали аванс на ковку и лечение лошадей, что-то немного больше тридцати иен. Лошадей ковали сами, а больных ни одной не было. Чтобы успокоить солдат, которые на меня уж очень сильно наседали, я нанял четырех китайцев-сапожников, и они быстро починили всей батарее сапоги. Аванса едва только хватило, чтобы с ними расплатиться, – пришлось долго торговаться. Уходя, один из них, приятно улыбаясь, мне заметил на прощание: «Ваша капитана все равно, что хунхуза» (по-китайски разбойник). Он, вероятно, хотел, как умел, выразить свое восхищение моему осторожному обращению с казенными деньгами.
Довольный, что привел одну отрасль батарейного хозяйства в порядок, я успокоился. Солдаты были в восторге от моих хозяйственных способностей, но быстро и неожиданно вернувшийся из Владивостока командир батареи, узнав, что от аванса остались только починенные сапоги, пришел в невероятную ярость; как я посмел истратить его не по назначению? Я, как мог, оправдывался, но он ничего не хотел слышать, ругал меня на чем свет стоит и грозился посадить на «губу» за самоуправство. Командир имел, по-видимому, другие виды на аванс: он привез с собою свою молодую жену.
Молодожены поселились в городе, недалеко от батареи, в небольшой комнате частного дома, заранее снятой командиром. Сходив после обеда в штаб бригады, командир немного успокоился. С гауптвахты ранее срока выпустили заведующего хозяйством, и меня немедленно освободили от занимаемой временно должности. Два дня я находился под обстрелом командирских гневных взглядов. На третий, придя утром в канцелярию, командир пригласил всех офицеров батареи пожаловать к нему в 4 часа на чашку чая.
Начистив сапоги и вычистив все пятна с далеко не парадного обмундирования, четыре офицера точно в 4 часа прибыли по приглашению. Командир встретил всех очень радушно и начал представлять своих офицеров молодой жене. Каждый, галантно звякнув шпорами, подходил прикладываться к ручке новой командирши. Лелечка от такой неожиданной чести вся сияла. Когда очередь дошла до меня, – я из скромности был последним, – она очень обрадовалась, что встретила старого знакомого, и усадила меня за стол рядом с собою. На столе, занимавшем чуть не половину комнаты, все было сладкое и ничего горького – только чай, если пить его без сахара. Приглашенные офицеры слегка поморщились и переглянулись между собою. Ожидали большего. Лелечкиному восторгу не было границ, она все время весело болтала, не давая почти никому сказать ни слова. Узнав, что все офицеры холостые, она окончательно пришла в экстаз и громогласно объявила, что для всех найдет невест и все обязательно должны жениться. Командир, глядя на свою жену, только слегка улыбался и в разговор почти не вмешивался; он, по-видимому, уже успел переменить свое мнение.
Мне же Лелечка просто заявила, что я могу не беспокоиться, для меня уже есть ее подруга, которую я знаю, и назвала имя и фамилию. Я что-то такой не помнил, но, чтобы не портить Лелечке настроение, молчал. Она, приняв мое молчание за знак согласия, занялась мной одним. Командир начал бросать в нашу сторону не особенно приветливые взгляды, но Лелечка их не замечала и продолжала жужжать мне над ухом: как
