Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева
Анастасия Ивановна закончила телефонный разговор, подошла. Мы разговорились, сначала говорили о друге её юности, писателе Анатолии Корнелиевиче Виноградове, и потом сразу – о многом другом, конечно, о людях и событиях Серебряного века… И разговор не раз в будущем продолжился, первое посещение не стало последним.
И потом девять лет – до сентября её смертного 1993 года – я помогал Анастасии Ивановне редактировать рассказы, статьи, очерки, стихи, тогда ещё не опубликованный роман «Amor». Работа наша по пять – восемь и более часов в увлечённости, полной погружённости в текст, в шлифовку предложений, прерывалась проходящими в перерывах меж трудами чаепитиями, во время которых она много рассказывала о себе, о семье Цветаевых и о своём дружеском круге. Об отце, Иване Владимировиче Цветаеве, профессоре-филологе и искусствоведе, основателе Музея изящных искусств на Волхонке (теперь ГМИИ), – второго после Эрмитажа центрального музея западной живописи и скульптуры в стране. О матери, Марии Александровне, одарённой музыкально, образованной, всесторонне развитой. Это о ней М. Цветаева писала из Феодосии 8 апреля 1914 года Василию Васильевичу Розанову: «Её измученная душа живёт в нас, – только мы открываем то, что она скрывала. Её мятеж, её безумие, её жажда дошли в нас до крика».
«Сестёр сближали с их матерью общая одарённость, свойственный им романтизм, мучительная тяга к чему-то (Мария Александровна говорила, что это в ней „польская жаль“, надрыв в горе, радости и веселье: потребность любовного увлечения (с детских ещё лет у обеих), часто общая для них всех трёх субъективность восприятий (окраска звука и т. п.) и эгоцентризм…» – свидетельствует в своих воспоминаниях Валерия Цветаева, сестра по первому браку отца (Цветаева В. И. Я в основе – всегда художник. Иваново: Обл. художественный музей, 2018. С. 98).
Гордость, стать, волю, тягу к свободе сёстры унаследовали от матери. От неё же эмоциональность, восприимчивость, глубину памяти, может быть, и способность входить с головой в человека, в книгу, в день впечатлений. Анастасия Ивановна как-то рассказала мне удивительный случай, свидетельствующий о феноменальней интуиции той, кто подарила миру два столь больших в дочерях – таланта.
Однажды, придя домой из театра, Мария Александровна увидела, что нет на ней надетой накануне любимой золотой броши с изображением женщины у рояля. Расстроилась: дедушкин подарок. Были поиски с фонарём по переулку, где жили. Всё тщетно. Легла спать огорчённой… Но увидела сон: утро, Камергерский переулок, снег. Она идёт по тротуару, видит горбик снега, под ним, под древесным листом, – брошь! Подняла и проснулась. Несмотря на то что Иван Владимирович отговаривал её ехать на поиски: «Поздно уже, голубка, не найти!» – поехала туда, где была во сне. Вернулась потрясённая, с брошью. Явь оказалась точной копией сна. Подобное с нею бывало не раз. У неё был дар ясновидения. И она дружила с отцом Дмитрия Сергеевича Мережковского, Сергеем Ивановичем Мережковским, придворным и мистиком, который считал её выдающимся медиумом…
Слушая устные рассказы Анастасии Ивановны о матери, думал я о том, какую гармонию надо было носить в душе, чтобы снами совпадать подсознательно с реальностью…
В большой двухтомник «Воспоминаний», выпущенный издательством «Бослен» в 2008 году, уже после ухода Анастасии Ивановны в иной мир, вошли эти и ещё другие, прошлым озарённые «семейные» сведения…
Однако справедливости ради надо сказать, что от отца, сына православного священника во Владимирской губернии, Ивана Владимировича, сёстры унаследовали энергичность, целеустремлённость, огромную работоспособность, тягу к искусству, да, судя по его сохранившемуся в рукописи и машинописи дневнику, – и литературную одарённость, ведь его стиль – и в письмах и в дневнике повествовательно совершенен, порой поблёскивает юмором…
Можно вспомнить и о том, что Андрей Иванович Цветаев, брат сестёр по первому браку Ивана Владимировича, росший с ними в доме в Трёхпрудном переулке, также имел склонность к литературе, писал стихи; в 1911 году их подборка вышла в альманахе «Хмель», они были в духе своего времени, времени символизма.
В 1985 году я по предложению Анастасии Ивановны поехал в Коктебель. Она написала письмо жившим прямо перед входом в писательский пансионат сёстрам Журавским. И я поселился в маленьком отдельном каменном домике у них. Это были уже не три, а две сестры из круга М. Волошина. У них дома хранился большой альбом с фотографиями Максимилиана Александровича, его знакомых и друзей. И у них был единственный в Коктебеле в те годы Театр Камней. Сёстры в юности на горном Карадаге находили большие полудрагоценные камни – аметисты, хризолиты, халцедоны, гранаты. Карадаг когда-то после дождя сверкал снопами искр, это оживали светом омытые дождём кристаллические камни… Так вот сёстры торжественно восходили на грубо сколоченный из досок помост-сцену. И подставляли лучам солнца некогда найденные камни. И снопы искр и свечений радовали пришедших к ним гостей, восхищённых зрителей…
Анастасия Ивановна приехала несколькими днями позже меня и поселилась в Доме творчества писателей. Марии Степановны Волошиной, вдовы Максимилиана Александровича, у которой она раньше останавливалась в Доме Поэта, уже не было в живых, она умерла в декабре 1976 года. О её смерти Анастасии Ивановне сообщила подробным, напечатанным на машинке письмом Е. В. Нагаевская.
Помню солнечный день в осеннем Коктебеле, волшебном ансамбле гор и переменчивого по цвету моря, на берегу которого тогда уже очень редко находили полудрагоценные камни. Анастасия Ивановна отправилась навестить Дом-музей её друга, М. А. Волошина. По пути в музей в рассказах Анастасии Ивановны оживал до зримости – её Макс, Максинька, которого, когда он приезжал в Москву и заходил к ней в гости, по её словам, «было приятно кормить, как кормить слона». Она рассказывала: «В 1926 году с Марусей в Москве он зашёл ко мне на четвёртый этаж. Я знала, что он придёт, он с трудом взошёл на мой верх, уже больной, я приготовила ему три пирожных и какао, но он отказался, сказал, – мне можно только полстакана кефира и кусочек чёрного хлеба»…
Интонациями, тоном Волошина Анастасия Ивановна читала его стихи, вспоминала облик поэта, «голову Зевсову, большую, копну густых волос», на которых обручем полынный венок, в светлых глазах грусть и самоуглублённость. «В последнем портрете Макса всё расплавилось в доброте и сочувствии», – прибавила она.
Мы пришли в музей. В мастерской некогда стоял большой стол, но его вынесли ради удобства продвижения экскурсантов. С этим Анастасия Ивановна согласна не была. Хотя мастерская совсем небольшая и, если бы там стоял, как раньше, стол, проходить группам было бы почти невозможно. В мастерской женщина-экскурсовод громко читала в
