Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Когда к вечеру с работой у нее покончено, она переоденется в темное платье с кружевным воротничком, застелет плиту чистой газетой, а сама сидит в своей маленькой комнатке рядом с кухней. Туда я приходила к ней, рассказывала ей о своих детских делах. А она часто пела слабеньким, скрипучим голосом: «Слети к нам, тихий вечер» или «Вот лягушка по дорожке скачет, вытянувши ножки», а я несмело подтягивала: «Ква-ква-ква, ква-ква-ква, скачет, вытянувши ножки».
И вот — революция! Отец убежал, и наша любимая Линочка куда-то уехала, няня тоже исчезла. Все в доме сразу изменилось, мама грустная, молчаливая, мы, дети, растерянные, никто ничем привычным не занимается.
С улицы доносится «Смело, товарищи, в ногу!». Поют плохо, но увлеченно, с подъемом. И — шум, крики, стрельба. Сестра Тася вдруг заявила, что и она пойдет на улицу — шагать и петь «Смело, товарищи, в ногу!», но мама даже не ответила ничего, только застонала.
А наша горничная Таня суетится — то на улицу бежит, то снова домой, вся красная, с какими-то злыми, нет, не злыми, а злобно-веселыми, горящими, как фонари, глазами, мечется по квартире, шепчется с часто приходившей к ней подружкой Степанидой.
Как-то мама идет из столовой к себе в спальню. Я увязываюсь за ней. Входим и видим: Таня стоит у маминого, настежь распахнутого платяного шкафа и с азартом, с неистовым удовольствием на покрытом пунцовыми пятнами лице швыряет в стоящий на полу раскрытый чемодан мамины платья, блузки, туфли, даже белье из тоже раскрытого ящика комода.
Мама поражена, мама просто в ужасе:
«Таня, что вы делаете?!»
Таня оглянулась, но нисколько не смутилась, дерзко ответила:
«Довольно вы, буржуи, нашей крови попили! Теперь пришла наша очередь».
«Что?! Это я-то вашу кровь пила? Опомнитесь, Таня, что вы говорите?!» — с обидой восклицает потрясенная мама.
Таня смотрит на маму и даже на минуту, кажется, пристыженно замолкает, но потом мигом стряхивает с себя мамины справедливые укоры и почти кричит-
«А что же? Конечно, пили! Кто на кого работал? Вы на меня или я на вас? Работать — работала, а нарядов таких не имела. А теперь революция: что твое — то мое!»
Набив чемодан до отказа, Таня, уже молча, гордо уносит его и больше не появляется. Вот когда мама, верно, остро ощутила нашу беспомощность...
Забегаю наперед, чтобы закончить о Тане: прошло два с половиной, а может, и три года. Сидим мы с мамой и сестрами в столовой,— дело было летом, не холодно, только голодно, — чиним какие-то обноски, штопаем чулки. В дверь постучали, кто-то из нас открыл.
Входит Таня Музыка, с ходу бросается маме в ноги, прямо на пол, на колени, плачет и сквозь слезы причитает:
«Барыня, простите, дура я была, подучили меня! Вы мне всегда как мать родная, а я... Простите! Как началась революция, мы стали на разные собрания ходить, а там кричали: «Бей буржуев, долой их! Все они — живодеры!» И правда, у многих моих знакомых из прислуги хозяева попадались жадные, злющие. Вот и подбили. «Все теперь равные, все господское — такое же наше!» Я теперь на заводе работаю, неплохо живу, только все думаю: ой, какое зло вы на меня затаили, а я его заслужила. Может, простите? Хочу перейти к вам жить. Успею и на работу, и вам помочь по хозяйству...».
Мама ей в ответ:
«Таня, голубчик, я давно не барыня, не надо меня так называть. От всей души прощаю, зла у меня к вам в сердце нет. А вот жить вместе — нет, не смогу. После того, что было, это невозможно... Прощайте, будьте счастливы».
И ушла Таня, опустив голову.
Тетка и Лиза помолчали, погруженные в раздумья о только что рассказанном.
Глава VI. БРАТ БОРИС
— А теперь немного о моем брате Борисе. Был он на пять с половиной лет старше меня. Помню его уже учеником Первой императорской гимназии. Сорванец был несусветный и лентяй во всем, что не касалось страстно любимых им занятий, а также упрямец. Бывало, по утрам добудиться его невозможно. На дворе еще темно, мама с няней наперебой расталкивают Бориса, а он только мычит и тут же снова засыпает.
«Боря! Вставай! Опоздаешь в гимназию»,— стонет мама, а няня, фрейлейн суетятся, подносят ему одежду.
Наконец после долгих уговоров Борис встает и принимается медленно, лениво натягивать носки. Я все это вижу через приотворенную дверь, лежа на своей кровати в соседней комнате.
Наконец мама не выдерживает:
«Боря, да скорее же, десять минут осталось до выхода, а ты еще не мылся, не завтракал!»
Тут Борис преспокойно кладет носок обратно на стул и, не спеша, глядя на окружающих равнодушными глазами, говорит:
«Если будете торопить, совсем не буду одеваться».
В общем, отправление его в гимназию было тяжелым для всех окружающих наказанием. Борис, разумеется, постоянно опаздывал, а после этого маму вызывали в гимназию.
И отметки, как правило, приносил плохие. А вместе с тем талантлив был чертовски. На рояле играл, как взрослый. Не столько гаммы и этюды, сколько «Лунную сонату» Бетховена, вальсы Шопена. Живя на даче, он скучал без музыки, и ему купили балалайку. Как виртуозно бегали его пальцы по струнам! «I шумить, i гуде», «Светит месяц»...
Увлекался еще и живописью. Какие картины писал! Очень я жалею, что не осталось у меня ни одной из его работ. Пейзажи, украинские хаты...
И еще — собирал коллекцию бабочек. Великолепно справлялся со всеми операциями, из которых складывалось это коллекционирование. И меня, совсем малую, Борис подучил собиранию коллекции бабочек. С какой страстью я этим занималась! И сейчас сердце начинает ныть от сладкой грусти, когда вижу красивую бабочку — махаона, адмирала, траурницу, павлиний глаз... Сразу вспоминаю нашу жизнь в Броварах, брата. Долговязая его фигура, на голове — гимназическая белая фуражка, носится с развевающимся сачком по лугу, по лесу, перепрыгивает через бугры, кочки, канавы.
А в гимназии учился отвратительно. Двойки, единицы, а то и нули. Занимался только тем, что любил, к чему лежало сердце. И наплакалась же мама из-за его двоек, из-за бесконечных жалоб учителей.
И вдруг... Было это в 1916 году, когда Борис пошел уже в пятый класс. Как-то говорит мама бабушке:
«Пойду-ка я в гимназию, разузнаю, как там дела у Бори. Что-то давно меня не вызывают, а на душе тревожно».
Приходит мама из гимназии, вся сияет, будто что-то невероятно радостное случилось. Рассказывает бабушке и нам, девочкам:
«Прихожу, разыскала классного руководителя Варсонофия
