Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Мой дорогой Казанова, я должна сделать вам одно признание.
– Что еще, моя милая?
– Я чувствую, что вы потребуете за свои благодеяния вознаграждение, которое я охотно доставила бы вам, будь только оно возможно.
– Я согласен подождать до завтра.
– Завтра ничего не изменится.
И она принялась плакать. Однако же я с настойчивостью требовал объяснений, и тогда несчастная подняла юбку и продемонстрировала еще одно очевидное доказательство подлости Шверина. Не сдержав жеста разочарования, я спокойно сказал ей:
– Ложитесь спать, мадам. Мне жаль вас, вы достойны лучшей участи.
То расположение чувств, в коем я находился, легко могло заставить меня рискнуть собственным здоровьем, и поэтому после зрелого рассуждения я был благодарен ей за предупреждение, избавившее, может быть, меня от неизлечимого отвращения к усладам любви. Это была не какая-нибудь Матон, обманывавшая и до, и после знакомства, а истинно порядочная женщина, украшенная качествами, вполне противоположными ее неустройствам, и одаренная превыше всего отзывчивым сердцем – самым гибельным даром изо всех, получаемых нами от Провидения. Именно оно и служило причиной страданий несчастной Кастельбажак.
Я нашел средство вызволить ее вещи из гостиницы, заплатив хозяину шестьдесят экю. Она не знала, как изъявить свою благодарность, и старалась показать, сколь тяжела для нее невозможность проявить всю полноту чувств, чего она желала не менее страстно, чем я сам. Оно и понятно – добропорядочная женщина всегда будет считать себя обязанной тому, кто помог ей, и готова без всяких условий полностью отдаться своему благодетелю. Мы узнали о судьбе Шверина от обманутого им банкира. Сей последний отправил нарочного в Берлин, дабы узнать, не будет ли король против того, чтобы предать фальшивомонетчика всей строгости законов.
– Это смертный приговор несчастному! – воскликнула Кастельбажак. – Теперь он пропал. Король заплатит за него, но посадит до конца жизни в Шпандау.
– Он должен был попасть туда еще четыре года назад, – возразил я. – Нам с вами, моя милая, будет от сего только лучше, да и ему самому тоже.
Мое появление в Дрездене со своим новым завоеванием вызвало немалое удивление среди тамошнего общества. Мадам являла собой решительную противоположность по сравнению с Матон, и все наперебой поздравляли меня. Кроме достоинства и обходительности светской женщины, Кастельбажак обладала очаровательным нравом, и я не колебался представить ее матушке и всем своим знакомым под именем графини де Блазэн.
Однако же мне нельзя было долго оставаться в Дрездене, поскольку все мое состояние ограничивалось четырьмястами экю. В картах фортуна обернулась против меня, и после поездки в Лейпциг я остался без трехсот дукатов, но, конечно, не надоедал моей красавице подобными пустяками. Соответственно своим принципам я никогда не посвящаю женщин в денежные затруднения. Мы направились в Вену и, сделав непродолжительную остановку в Праге, прибыли в столицу австрийской державы на восьмой день после отъезда из Дрездена, как раз в канун Рождества, и остановились в «Красном Быке». Мадемуазель Блазэн, а уже не графиня де Блазэн, записалась как модистка и заняла комнату по соседству с моей. И вот на следующий день, когда мы мирно завтракали вдвоем, явились какие-то две личности.
– Кто вы такая? – обратился к моей спутнице один из них.
– Модистка.
– Ваше имя?
– Блазэн.
– А кто этот господин? – спросил второй, указывая на меня.
– Почему бы вам не узнать это у него самого?
Тогда незваные гости, не справившись ни о моем имени, ни о моем положении, неучтивым тоном спросили:
– Что вы делаете в Вене?
– Вы же видите – пью кофе с молоком.
– Мадам, этот господин не ваш муж, и вам придется покинуть город в двадцать четыре часа.
– Это мой друг, и мы уедем, когда нам заблагорассудится, а если и уступим, то одной лишь силе.
– Как угодно. Но нам прекрасно известно, что господин живет в другой комнате.
– Совершенно справедливо. И что из этого?
– А то, что я должен осмотреть вашу комнату, сударь.
С этими словами полицейский вышел. Я последовал за ним и застал его как раз в ту минуту, когда он рылся в моей кровати.
– Вы не спали здесь этой ночью, сударь.
– Почему сие так заботит вас?
– Все ясно, постель не разобрана.
– Не суйте нос в чужие дела.
Реплика моя была неуместна, этот человек исполнял лишь свои обязанности – он и его товарищи были полицейскими сыщиками. Как только они ушли, еще раз предупредив нас, что мы должны выехать в двадцать четыре часа, я сказал моей красавице:
– Одевайтесь и поезжайте к французскому послу. Надобно известить его обо всем происшедшем. Сохраните имя Блазэн и добавьте только, что возвращаетесь во Францию.
Через час она вернулась почти успокоенная. Венская полиция крайне подозрительна и отличается образцовой нравственностью. В ее обязанности входит наблюдение за нравами, особливо в отношении иностранцев. Не дозволяется ложиться в постель с женщиной без предъявления брачного свидетельства и паспорта. В наше дело вмешался и хозяин гостиницы, вернее, его вынудила к этому полиция. Он предложил моей спутнице выбрать комнату, которая не сообщалась бы с моей.
Невзирая на слежку, и даже скорее благодаря ей, я провел с Блазэн подряд четыре ночи. Страсбургский дилижанс отправлялся 30-го декабря, и я взял в нем место для моей красавицы. У меня было намерение снабдить ее на дорогу пятьюдесятью луидорами, но она приняла только тридцать. Из Страсбурга я получил от нее письмо, после которого совершенно ничего не знал о ней до нашей встречи в Монпелье.
В первый день нового года я сменил квартиру и отправился с рекомендательными письмами, которые были адресованы графине Штаркенберг и мадам де Сальмор, воспитательнице юной великой герцогини. В Вене я встретил Кальсабиги-старшего, состоявшего при первом министре г-не Каунице. Кроме того, я видел там моего знаменитого соотечественника Метастазио и г-на де Лаперуза – молодого офицера французского флота. Все мои вечера были посвящены опере, где танцевал Вестрис, и моему другу Кампиони, который собирался отправиться в Лондон, чтобы занять пост директора Ковент-Гарденского балета.
Однажды вечером,
