Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Чем я заслужил столь жестокую участь, сударь?
– Во-первых, вы не имеете права задавать вопросы, и я не обязан отчитываться перед вами. Тем не менее могу сказать, что вас никто не тронул бы, если бы вы не позволили себе нарушить законы Империи, которые запрещают азартные игры и наказывают мошенников каторгой.
Я был ошеломлен.
– Вы узнаете этот кошелек? А эти карты принадлежат тоже вам, не так ли?
Я не понимал, чего он хочет, показывая засаленные и пожелтевшие карты, однако свой кошелек я сразу же узнал – в нем еще оставалось немного денег из тех, которые украл Порчини. Чувство негодования лишило меня дара речи, и я ограничился лишь тем, что вручил губернатору заранее приготовленную жалобу. Этот человек с презрительным смехом прочел ее и, вызывающе посмотрев на меня, проговорил:
– Ваша изобретательность хорошо известна. Во всех этих увертках недостает лишь одной мелочи – они не похожи на правду. Мы прекрасно знаем, каким образом и по какой причине вы покинули Варшаву. Посему извольте оставить также и Вену. Куда вы предполагаете ехать?
– Я отвечу на этот вопрос, когда решу, что мне пора уезжать.
– Ах так! Вы не хотите повиноваться!
– Однако, сударь, вы сами подразумеваете это, заявляя, что прибегнете к силе.
– Ладно, ваше упрямство известно, но здесь оно вам не поможет. Предлагаю вам уехать и не заставлять нас обращаться к средствам принуждения.
– Прекрасно, извольте возвратить мое письмо.
– Я ничего не обязан отдавать вам. Можете идти.
Любезный читатель, вообразите себя на моем месте и попытайтесь представить охвативший меня гнев! Это было одно из самых ужасных мгновений моей жизни, которая, увы! насчитывает столько жестоких испытаний. Когда я возобновляю в памяти все обстоятельства сей аудиенции, то говорю себе: лишь трусливая привязанность к жизни помешала тебе убить этого подлого губернатора.
Я безотлагательно написал князю Кауницу, хотя был ему совершенно неизвестен, и в пять часов сам отнес письмо во дворец. Слуга предложил мне подождать князя в передней, через которую Его Превосходительство всегда направлялся в столовую залу. И действительно, князь вскоре появился, сопровождаемый множеством персон. Среди них я узнал венецианского посла Поло Рениери. Князь любезно подошел ко мне и осведомился о причине моего визита. Я громким голосом в присутствии всей свиты изложил ему свое дело, закончив следующими словами:
– Мне было приказано выехать, однако я решился ослушаться и умоляю оказать мне всемогущее покровительство Вашей Светлости, дабы жалоба моя могла достичь подножия трона.
– Напишите прошение, – ответствовал князь, – и я передам его императрице. Однако же рекомендую вам просить об отмене приказания, поскольку императрице будет неприятен отказ повиноваться.
– Я сделаю так, как угодно Вашей Светлости, но ежели Ее Величество задержит изъявление своей милости, я окажусь жертвой полицейского произвола.
– Тем временем можно искать защиты у вашего посла.
– Ах, мой князь! Я потерял свое отечество. Лицеприятный суд лишил меня прав человека и гражданина.
– Казанова из Венеции.
При этих словах князь Кауниц с улыбкой обернулся к венецианскому посланнику и, тихо переговорив с ним несколько минут, продолжал:
– То, что вы не можете просить защиты посла, весьма неблагоприятно для вас, господин Казанова.
– Я беру его под свое покровительство, – неожиданно объявил какой-то человек высокого роста, выступая вперед, – и тем более охотно, что господин Казанова и все его семейство служили моему государю.
Сей благородный человек оказался саксонским посланником графом де Витцтумом.
– Итак, поторопитесь со своим прошением, – закончил князь. – Если же решение Ее Величества задержится, вы сможете найти убежище у графа.
Его Светлость приказал подать мне бумаги и чернил, и я сразу же написал:
Мадам!
Если бы ничтожнейшее насекомое под занесенной ногой Вашего Королевского и Императорского Величества умоляло о милосердии, я убежден, что вы пощадили бы несчастное создание. Я и есть подобное насекомое и молю вас, Мадам, повелеть губернатору графу Шротембаху повременить еще восемь дней, прежде чем сразить меня туфлей Вашего Величества. Вполне вероятно, что по истечении сего срока граф уже не сможет причинить мне вреда. Возможно, Ваше Величество даже соблаговолит отобрать у него грозную туфлю, доверенную ради изничтожения злоумышленников, но отнюдь не честного и мирного венецианца, который, несмотря на свое бегство из Свинцовой Тюрьмы, всегда почитал законы.
Казанова.
21 января 1767 года.
После этого мне оставалось лишь с надеждой ожидать дальнейших событий. В семь часов приехал граф де Витцтум и заставил повторить подробности моего приключения. Я ничего не скрыл от него. Он тут же снял копию с моего прошения и проклятых латинских стихов, которые мне кое-как удалось запомнить.
– Одних этих виршей, – сказал он, – достаточно для вашего оправдания, так как они несомненно доказывают, что вы имели дело с мошенниками. И все-таки я не уверен, добьетесь ли вы справедливости.
– Как! Меня могут принудить завтра же покинуть Вену?
– Маловероятно, что императрица удостоит вас восьмидневной отсрочкой.
– Но почему же?
– Перечитайте свое прошение. Разве это уместный для просьбы слог?
Читая, князь с трудом удержал смех. А венецианский посланник совершенно серьезно усомнился в возможности представить Ее Величеству подобное писание.
На следующий день милейший граф прислал предупредить, чтобы я не появлялся на улицах пешком, а через некоторое время он же уведомил меня, что можно уже ничего не опасаться, из чего следовало заключить об отмене приказания губернатора Шротембаха. Мне было оказано снисхождение, если таковым можно назвать акт чистой справедливости. Г-н де Лаперуз, граф де Ла-Каз и секретарь венецианского посольства синьор Нечелли заверяли меня, что прошение произвело во дворце настоящий фурор, и поэтому, не сомневаясь в успехе, я отправился к приятельнице императрицы графине де Сальмор, для которой у меня были рекомендательные письма. Когда я вошел к сей даме, она не удостоила меня приветствием и сразу же обратилась с такими словами:
– Как, господин Казанова, ваша рука все еще на перевязи?
– Вы же сами знаете, мадам, по какому поводу…
– Совсем нет, мне ничего не известно, и вам будет трудно дать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение…
– Однако же, мадам, это дело получило некоторую огласку.
– О, у вас весьма изобретательный ум!
Именно в таких выражениях разговаривал со мной начальник полиции.
– Но, мадам, неужели вы полагаете, что я способен на подобные измышления?
– Ладно, ладно! Для вас, венецианцев, это не столь существенно. Ведь вы всегда играете комедию, если видите для себя хоть какую-нибудь выгоду.
– Вы единственная, кто усомнился в моем споре с господином Браницким. Однако же я хотел бы обеспокоить вас более важным делом.
– Мне достаточно и того, что уже известно.
Здесь я повернулся и
