Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
На следующее утро я проснулся с ужасной головной болью и целый день не выходил из комнаты. Мое нездоровье не проходило, и я позвал врача, который пустил мне кровь – напрасный труд, болезнь моя только ухудшилась. Матушка, всегда нежно любившая меня, сразу же пришла, весьма обеспокоенная. Так как кровопускание не принесло никакого облегчения, я принял лекарство, но и оно подействовало ничуть не лучше. На третий день некоторые признаки ясно показали мне, что я стал жертвой галантной болезни. Итак, мадемуазель Матон обманула меня по всем статьям. Никакая другая женщина не могла быть причиной сего, поскольку со времени возвращения из Польши я не имел дела ни с кем, кроме нее. Я провел весьма беспокойную ночь, но зато придумал план отмщения. Гнев – дурной советчик, он требовал самых жестоких средств, но, к счастью, здравый смысл одержал верх, и в качестве наказания я решил лишь прогнать это недостойное существо. Едва взошло солнце, как я подошел к ее постели и стал трясти спящую, приговаривая:
– Несчастная, ты должна все мне рассказать!
Она залилась слезами и воскликнула:
– Боже мой, что с вами? Почему вы так рассердились?
– Ты ведешь себя как подлая тварь!
– Простите меня, сударь, клянусь вам, это никогда больше не повторится. К тому же, такой пустяк…
– Так ты называешь это пустяком!
– Но ведь тот маленький золотой крестик был вам совсем не нужен…
– Что ты говоришь о золотом крестике?
– Я его спрятала…
– Так, значит, ты еще и воровка? Хорошее дело! Но сейчас речь о другом.
– Честное слово, я ни в чем больше не виновата.
– Ты похитила у меня самое бесценное сокровище.
– О чем вы говорите?
– Мое здоровье, несчастная! Ты отравила меня. Поднимайся сейчас же, складывай свои пожитки и вон отсюда!
Она снова принялась плакать, но уже не пыталась оправдаться.
– Боже мой, что я буду делать без вас?
– Мне это безразлично. Возьми пятьдесят экю, и чтобы больше я тебя не видел. Ты напишешь мне расписку за эти деньги с указанием причин твоего ухода. Я не хочу разговоров, будто бросил тебя, воспользовавшись девической неопытностью.
Она подчинилась, не говоря ни слова, но перед самым уходом рыдания возобновились. Она бросилась на колени, и я был вынужден вывести ее. Оказавшись в подобном положении, я не имел ни малейшего желания оставаться в гостинице, и через два дня снял весь первый этаж в доме, где жила моя матушка. Глупое упрямство Матон, хотевшей скрыть все равно проявившуюся бы рано или поздно болезнь, настолько ухудшило мое состояние, что, если бы признаки проявились на восемь дней позднее, это стоило бы мне жизни. Меня лечили так же плохо, как раньше в Аугсбурге и Везеле, если читатель помнит об этом. Многие не давали мне прохода своим любопытством о моей принцессе, но я коротко отвечал им, что она обманула меня и была прогнана. Через несколько дней мой брат Джованни пришел ко мне и сказал со смехом:
– Граф Беллегард и четверо его приятелей заболели, как и ты.
– По заслугам, нечего было отираться возле нее.
– Хитрец, тебе хотелось сохранить красотку для одного себя.
– Однако они не очень-то проницательны, если не догадались, почему я прогнал эту проклятую гризетку.
– Как они могли знать? Весь город думает, что ты в совершенном здравии.
– Что ж, теперь ты можешь утешить их, рассказав о моей болезни. Но я никогда не дошел бы до такой глупости, как они, чтобы самому без всякой нужды объявлять об этом всему свету.
Вылечившись, я отправился посмотреть знаменитую лейпцигскую ярмарку. Благоволение фортуны в фараоне и бириби доставило мне в Дрездене четыреста дукатов, и я отправился с аккредитивом на три тысячи экю к банкиру Гофману.
Со мной вместе ехал весьма интересный старик, управляющий саксонскими рудниками. Он рассказал мне одну историю, незначительную саму по себе, но примечательную тем, что она навсегда останется тайной для русских. Оказывается, императрица Екатерина, которую все считали брюнеткой, на самом деле имела светлые волосы. Когда она была еще ребенком, этот человек каждый день видел ее в Штеттине.
С тринадцати лет ее причесывали свинцовыми гребнями, потому что она была обещана Петру III, а в России всегда хотят, чтобы принцессы императорской крови были брюнетками, так как светлые волосы весьма распространены по всему государству. В последний день ярмарки, как раз когда я садился обедать, у меня в столовой неожиданно появилась отменно красивая женщина – это была Кастельбажак.
– Вы здесь, моя прекрасная дама!
– Увы! Я приехала две недели назад.
– И собрались ко мне только сегодня!
– Мы нарочно избегали встреч с вами.
– Кто это мы?
– Шверин тоже здесь.
– Значит, бедняга в Лейпциге?
– Да, и сидит в тюрьме.
– Что же он натворил?
– Подал фальшивый вексель. Несчастный, что с ним будет? Он мог бежать, но не захотел, решившись лучше отправиться на эшафот.
– И вы не расставались с ним целых три года, с того времени, как я видел вас в Англии?
– О, мой дорогой Казанова, пожалейте нас, не вспоминайте прошлое, спасите от бесславной смерти человека, который позорит свое имя. А ведь речь идет о каких-то жалких трехстах экю.
– Для Шверина я не сделаю ничего. Этот негодяй чуть было не отправил меня на виселицу своими фальшивыми банковскими билетами.
– Но неужели и моя судьба безразлична вам?
– Вы – другое дело, и если пожелаете ехать со мной в Дрезден, я дам вам триста экю, как только правосудие разделается с этим мошенником. Для меня всегда оставалось загадкой, почему столь привлекательная и красивая женщина связала себя с подлецом, у которого нет ни ума, ни таланта, ни даже пристойных манер, а вместо состояния – один лишь княжеский титул.
– Я никогда не любила его и жила с ним, вопреки самой себе, не умея проявить достаточной твердости перед его слабостью и слезами.
Ее рыдания возобновились с новой силой, потому что женщины приходят в наибольшее расстройство чувств, когда сами рассказывают о своих несчастьях. В двадцать шесть лет она сделалась женой аптекаря из Монпелье, у которого ее и похитил Кастельбажак. В Лондоне она не могла прельстить меня – я уже попался в сети другой сирены. Но теперь ничто не связывало мою свободу, и я согласился удовлетворить все ее желания. Прислуживающий мне человек был свидетелем сей сцены, которая вызвала в нем живое любопытство. Когда он увидел счастливую
