Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
В праздник Крещения я был свидетелем экзотической церемонии на берегах Невы – освящения вод, покрытых в это время льдом четырех футов толщиною. Сие торжество привлекает толпы народа, так как после водосвятия происходит крещение новорожденных, коих вместо того, чтобы опрыскивать водой, окунают совершенно раздетыми прямо в отверстие, прорубленное во льду. В этот день случилось так, что совершавший таинство священник, седобородый старик с дрожащими руками, не удержал одного из несчастных, и невинное дитя утопло. Потрясенные зрители приступили к нему с вопросом: «Что означает сие знамение?» Поп же отвечал весьма многозначительно: «Свыше указуют вам – принесите мне еще одного».
Более всего меня поразила радость отца и матери несчастной жертвы. Они говорили с одушевлением: «Кто покидает жизнь, принимая святое крещение, идет прямо в рай». Я думаю, ни один правоверный христианин не может опровергнуть сие рассуждение.
В Мемеле флорентинец Брогончи дал мне письмо к некой венецианке Роколини, поехавшей в Санкт-Петербург с намерением дебютировать на амплуа певицы в Большом театре. Сия девица, не постигшая даже азов этого искусства, не была принята на сцену. И что же? Она познакомилась с некой француженкой, женой торговца по имени Прот, которая квартировала во дворце обер-егермейстера и была не только его любовницей, но и конфиденткой самой егермейстерши Марии Павловны, ибо сия последняя терпеть не могла своего мужа и нимало не огорчалась, что француженка замещает ее в супружеской постели. Роколини, назвавшаяся синьорой Виченца, благодаря мадам Прот вошла в большую моду, тем паче что сохранила пригожую внешность, хоть и была уже близка к сорока годам. Я сразу же признал в ней ту миловидную брюнетку, с которой имел связь лет двадцать назад, но не почел за нужное напоминать ей об этом. По всей видимости, она тоже без труда узнала меня, принимая одновременно и как новое лицо, и как старого знакомца. «Ежели вы любите чудеса, – сказала она, – я покажу вам кое-что». За ужином была и мадам Прот. Никогда в жизни не встречал я более поразительной красоты. Читатель знает мою слабость – для меня видеть красивую женщину и не желать обладания ею просто невозможно. Но, не имея ни кредита, ни денег, я оказался перед опасным соперничеством. Поелику не было у меня вещественных способов, пришлось обратиться к ресурсам ума, благодаря коим удалось мне привлечь ее внимание. Я тем более чувствовал себя влюбленным в мадам Прот, что сердце мое было никем не занято. Мадам Ланглад я сплавил некому Брауну, который увез ее в Варшаву. Главное заключалось в том, могла ли мадам Прот, будучи любовницей обер-егермейстера, располагать достаточной свободой. Когда же узнал я, что любовник не затруднял прелестницу сверх меры своей ревностью, то пригласил ее отобедать в Катериненгофе у знаменитого болонского трактирщика Локателли, которого и до сих пор еще помнят все гурманы. Другими гостями были Зиновьев и Колонна, а также синьора Виченца со своим маленьким музыкантиком. Обед прошел отменно весело. Сии господа позволяли себе такие вольности, на которые красавица моя упрямо не соглашалась. Чтобы немного отвлечься от таковой неудачливости, я пошел пройтись с Зиновьевым. Нам встретилась девица редкой красоты, но и необычайной робости, ибо, завидев нас, сразу убежала. Мы последовали за ней и вошли в ту хижину, где она скрылась. Там были ее отец и все семейство. Красавица забилась в угол и со страхом смотрела на нас, словно белая горлица перед волками.
Зиновьев стал говорить с отцом. Я понял, что речь шла о сей девице, ибо по знаку отца бедняжка послушно подошла к нам. Через четверть часа мы ушли, оставив несколько рублей детям. Зиновьев сказал мне, что предложил отцу продать дочь в услужение, и тот согласился.
– Сколько же он хочет за сие сокровище?
– Цена непомерная – сто рублей, но она девственница. Как видите, ничего не выходит.
– Как не выходит? Да ведь это же просто бесценок.
– И вы согласны отдать сто рублей за эту малютку?
– Несомненно. Но согласится ли она следовать за мною и исполнять все, что я пожелаю?
– Ну, когда она окажется в вашей власти, вы сможете употребить и палку, если не помогут уговоры.
– И я могу заставить ее жить у меня столько времени, сколько захочу?
– Без всякого сомнения, если, конечно, она не возвратит сто рублей.
– А сколько я должен ей платить?
– Ровным счетом ничего. Только еда и отпускайте ее каждую субботу в баню, а по воскресеньям в церковь.
– Смогу ли я увезти ее с собой из Санкт-Петербурга?
– Для этого надобно разрешение и денежный залог. Сия юная особа прежде всего раба императрицы, а потом уже ваша.
– Это все, что мне нужно знать. Не сделаете ли вы мне любезность договориться с отцом?
– Хоть сию минуту.
– Лучше завтра. Я не хотел бы, чтобы об этом знало наше общество.
Мы все вместе возвратились в Санкт-Петербург. На следующий день я пошел к Зиновьеву, который весьма обязательно согласился оказать мне сию услугу. По дороге он сказал:
– Ежели вы хотите завести гарем, достаточно одного лишь слова. Здесь нет недостатка в красивых девицах.
Я подал ему сто рублей, и мы вошли в дом того крестьянина. Когда Зиновьев сказал о моем предложении, он онемел от радости и изумления. Пав на колени, он сотворил молитву Св. Николаю, потом благословил свою дочь и что-то шепнул ей на ухо. Малютка посмотрела на меня с улыбкой и ответила: «Охотно». Мы уже собрались уходить со своей добычей, когда Зиновьев сказал мне:
– Что же вы не проверите покупку? В контракте обусловлено, что вы покупаете девственницу. Удостоверьтесь, не обманули ли вас.
– Мне неловко делать это здесь. – И в самом деле, я не хотел подвергать Заиру (так звали девицу) столь оскорбительному досмотру.
– Ба! – отвечал Зиновьев. – Она будет только рада. Вы удостоверите перед родителями ее благонравие.
Я сел на стул и, привлекши к себе несопротивляющуюся Заиру, убедился, что отец не солгал. Но, конечно, и в противном случае я ничего не сказал бы. Зиновьев положил сто рублей на стол. Отец взял их и подал дочери, а та сразу же вернула своей матушке. Купчая была подписана всеми присутствовавшими. Мой слуга и кучер поставили на ней кресты, после чего я усадил в карету мое новое приобретение, которое было одето в грубое сукно, без чулок и рубашки. По возвращении в Петербург я заперся с Заирой и четыре дня не покидал ее. Сколько мог, я привел девицу в благопристойное состояние и одел
