Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
СЕРГЕЙ. Ты окатываешь меня душем каждые пять минут. Надоело. (Убегает.)
ТРУБИН. Чудачок! Злится, что я не могу сказать ему ничего хорошего об отце.
СЕРГЕЙ (вернулся). Слушай. Я приведу сюда отца, и мы устроим очную ставку. Пусть все станет ясным.
ТРУБИН (берет его за плечи). Сейчас – никуда. Сядь. Педагог… Выдержки ни на грош. Ну о чем ты можешь сейчас говорить? Будешь выкрикивать разные лозунги – только и всего. Сядь, я тебе говорю. Подумаем.
СЕРГЕЙ. О чем?
ТРУБИН. Есть о чем. О том, что батюшка твой не хочет ссориться с Краснощековым. О том, почему так «непреоборим» этот товарищ Краснощеков. Что это за осторожный адвокат, который так не вовремя или вовремя заболел, почему так энергично рассчитались с опытным защитником, видимо, ухватившим ниточку. Как видишь, для твоего анализа широкое поле.
СЕРГЕЙ. Целая программа.
ТРУБИН (задумчиво). Должно быть, сидя здесь, и не ответишь на все эти вопросы…
СЕРГЕЙ (медленно). Может, ты прав. А может, и нет. Мне не хочется с тобой соглашаться. (Помедлив.) Все-таки я пойду. Не к отцу, не бойся. Просто хочется побыть одному.
ТРУБИН. Это пожалуйста. Я ведь тоже собираюсь. Гляди, как стемнело. Еще полчасика – дороги назад не найду.
СЕРГЕЙ. Найдешь. Как-нибудь. (Идет.)
ВАРВАРА (помолчав). А правы все-таки вы…
ТРУБИН. Увы…
ВАРВАРА. А Покровский весь светится… понесся к жене… обрадовать.
ТРУБИН. Он очень устал. И больше всего от мрачных новостей. Трудно их принимать в лошадиных дозах.
ВАРВАРА. Да-а… Завтра он оценит свою беседу гораздо трезвее… (Задумчиво.) Вот и Сережа… В иллюзиях.
Слышно, как в доме кто-то стучит по клавишам.
Тема наяривает… (Помолчав.) Вы еще долго пробудете в этих местах?
ТРУБИН. Нет. Школа готова к открытию. С архитектором я говорил. Остается перерезать ленточку – и все. Педагоги останутся ждать сентября, а я поеду сдавать материал.
ВАРВАРА (вдруг). Я тоже уезжаю. В ближайшем будущем.
ТРУБИН (удивленно). Насколько я знаю, ваш отпуск только начинается.
ВАРВАРА. Справедливо.
ТРУБИН. И вы приехали несколько дней назад…
ВАРВАРА. И это правда.
ТРУБИН. В чем же дело?
ВАРВАРА. Дело в том, что в этом доме, который я люблю больше всего на свете, в котором живет мой отец – его я тоже люблю больше всего на свете, – в этом доме мне стало трудно дышать. Вот в чем дело. (Пауза.) Вы слышите меня, Трубин?
ТРУБИН. Слышу.
ВАРВАРА (ворчит). Уселся там в тени… И самого не видно и голоса не подает. Если слышите, то почему молчите?
ТРУБИН. Думаю.
ВАРВАРА. Думаете? Какой государственный муж… О чем же это вы думаете?
ТРУБИН. О том, как непривычно вас, веселую, видеть такой злющей.
ВАРВАРА. Непривычно… Когда это вы привыкнуть ко мне успели? За два дня? Не такой уж я весельчак… (Пауза.) А почему я злая, вы, что же, не понимаете?
ТРУБИН. Это – понимаю.
ВАРВАРА. Слава богу. Расспрашивать не будете.
Пауза.
ТРУБИН. Расспрашивать не буду, а спросить позвольте.
ВАРВАРА. Ну, что еще?
ТРУБИН. Хотел об этом – Сергея, а сейчас раздумал. Лучше к первоисточнику… Вы… замужем?
ВАРВАРА. Я вдова. Все?
ТРУБИН. Все.
ВАРВАРА. Ну вот, коротко и ясно.
ТРУБИН. Коротко, да неясно.
ВАРВАРА (ворчливо). Что неясно?
ТРУБИН. Неясно, как это вас вдоветь оставили?
ВАРВАРА. Вы, я вижу, тоже считаете, что выбирают только мужчины. Устойчивое заблуждение.
ТРУБИН. Просто непонятно мне, куда же они смотрят?
ВАРВАРА. Смотрят… не страдайте за них. Там, в моем областном центре, двое вокруг меня ходят, поскуливают. Ждут, пока выгоню.
ТРУБИН. Скучная перспектива.
ВАРВАРА. У меня был муж, замечательный муж. Мы поженились на втором курсе, хотя нам все советовали подождать. Он был лучший парень, лучший спортсмен, лучший человек. Его убили девятого мая, в последний день войны. И вот прошло больше пяти лет, прошла боль, и если я живу одна, то именно потому, что знаю, как хорошо бывает вдвоем.
ТРУБИН. Должно быть, вы и впрямь не такой весельчак…
ВАРВАРА (усмехаясь). Нет, милейший Пал Палыч, я люблю человечество, люблю свое дело, но жизнь моя, как у большинства людей, не шоссе, не бал и не курорт. (Помолчав.) Я работаю на большом, хотя и не знаменитом заводе. Директор у нас авральщик, из‑за чего, кстати, мы ругаемся на всех бюро. В конце каждого месяца начинаются пожар, гром, молния и прочие стихии. Все кричат друг на друга, а директор на всех. Причем, так как он иногда забывает, что по селектору его слышит не только собеседник, он обычно, ко всеобщему удовольствию, посылает его в гроб, в крест, в три винта…
ТРУБИН (как бы взвесив, удовлетворенно). Ничего.
ВАРВАРА. И когда я, вдосталь измотавшись, прихожу домой, сама привожу комнату в порядок, сама бегаю в магазины, сама готовлю обед и на сладкое ко мне является унылый гражданин и жалуется на одиночество – ух, как мне хочется послать его в эти самые… в гроб, в крест и прочие места.
ТРУБИН. Ах, черт меня возьми, законное желание.
ВАРВАРА (больше себе, чем собеседнику). Есть у меня подружка. Она инструктор райкома, маленькая, боевая женщина с удивительно нежной душой. У нее трое ребят, муж ее тоже погиб. Мы встречаемся редко: она всегда занята. Особенно трудно ей приходится в дни перевыборных собраний. Иной раз в месяц их бывает двадцать пять – двадцать семь. И ведь все они проходят страстно, в накаленной атмосфере. Как она устает! И никогда не хнычет. Знаете, дорогой Пал Палыч, я никогда не слышала от моих друзей – а у меня их много – жалоб на то, что приходится много работать.
ТРУБИН (думая о своем). Никогда.
ВАРВАРА. И поэтому мне всегда казалось, что в жизни, где главное не труд, а пост, не завоевания, а приобретательство, в жизни бескрылой, тупой, самодовольной, резко отличной от той, которой живу я и миллионы мне подобных, есть что-то чужое и оскорбительное. (Пауза.) Вот почему мне хочется бежать из родного дома.
ТРУБИН. Но как истолкуют ваш побег?
ВАРВАРА. Отец поймет… Это не зависть, о нет. Пусть звучит смешно, но если хотите, это нечто похожее на классовое чувство. Ну вот, вы смеетесь! (Резко.) И откуда завелся этот высший свет в нашей стране?
Из дома доносится снова веселая мелодия.
ТРУБИН. Откуда? (Пожав плечами.) От пошлости, жадности, славолюбия. От своей же несостоятельности и от нашей терпимости. Когда много дается тому, с кого нельзя много требовать, хорошего не
