Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ПОКРОВСКИЙ. Да-да. Совершенно верно.
СЕРГЕЙ. Очень приятно.
ТРУБИН. Можете рассказывать все при Сергее Петровиче. Это мой близкий товарищ.
ПОКРОВСКИЙ. Ради бога. Это ведь не секрет.
ТРУБИН. Кстати, Михаил Александрович, вы спрашивали, когда вошли, та ли это улица. Вы, стало быть, не местный?
ПОКРОВСКИЙ. Нет, совсем не местный. Я живу в Воронеже. Здесь живет двоюродная сестра жены с мужем. Жена отправилась к ним месяц назад погостить. Несколько дней назад заболела, и вот… меня вызвали. Думаю ее забрать отсюда… когда войдет в норму.
ТРУБИН. Понятно.
ПОКРОВСКИЙ. О вас я случайно узнал от родственников. Один из их знакомых работает в местной редакции. Жена убедила обратиться.
ТРУБИН. Так рассказывайте.
ПОКРОВСКИЙ. Как я вам уже говорил, я адвокат. Так сказать, глаголом жгу сердца людей. Живу в Воронеже тридцать лет и все тридцать состою в тамошней коллегии защитников. Там меня, в общем, все знают. (С улыбкой.) Даже пользовался некоторой популярностью… если так можно выразиться.
ТРУБИН. Разумеется, можно. Говорите все как есть.
ПОКРОВСКИЙ. В начале января я был приглашен участвовать в одном процессе – большом процессе, – так как один из адвокатов внезапно заболел и вынужден был отказаться от этого дела. Я приступил к своим обязанностям и только-только начал разбираться в существе вопроса, кстати сказать, вызвавшем у меня много серьезнейших недоумений, как был отстранен от защиты вместе с другими двумя адвокатами.
ТРУБИН. На каком основании?
ПОКРОВСКИЙ. В поисках оных оснований пребываю сам, а инкриминировали мне и моим коллегам то, что мы советовали нашим подзащитным избрать на процессе линию поведения, которая должна была ввести в заблуждение суд, поставить под сомнение следствие и тому подобное. Утверждали, что была обнаружена какая-то записка соответствующего содержания.
ТРУБИН. Записка подзащитным?
ПОКРОВСКИЙ. Вот именно. Я пытался доказать, что по отношению ко мне вообще не может быть предъявлено такое обвинение. За тридцать лет ко мне не пристало ни единое пятно – это вам могут подтвердить все. И вообще… у меня была… вполне определенная репутация. Потом, когда я увидел, что моим обвинителям склонны верить больше, чем мне, я попытался доказать – это было унизительно, но выбора у меня не было, – что я просто физически не мог участвовать во всей этой истории, ибо в дело Шевцовой я включился только в январе.
ТРУБИН. Простите, вы сказали – в дело Шевцовой?
ПОКРОВСКИЙ. Совершенно верно – в дело Шевцовой. Екатерины Шевцовой. Вы хотели мне что-то сказать?
ТРУБИН. Нет-нет, ничего. Продолжайте.
ПОКРОВСКИЙ. Словом, защищать себя оказалось много трудней, чем других. Куда делись моя логика и убедительность?! Аргументация моя не подействовала, и я был исключен из коллегии защитников.
ТРУБИН. Что же вы предприняли дальше?
ПОКРОВСКИЙ. Я решил отстаивать свои права. Мне повезло. В скором времени Воронеж посетил товарищ Краснощеков – из нашего республиканского министерства, и я добился приема. Однако товарищ Краснощеков сказал мне, что не видит оснований отменять решение местных инстанций.
ТРУБИН. Не видит?
ПОКРОВСКИЙ. Совершенно верно, он сказал, что не видит. Я не вложил оружия в ножны, нет. Я отправился в Москву, в союзное министерство, к товарищу Кирпичеву. Уехал я только тогда, когда убедился, что письмо мое попало в его собственные руки. Ждать решения на месте я просто-напросто не мог… (с улыбкой) по сложным финансовым обстоятельствам.
Сергей при имени Кирпичева подался было вперед; незаметно для Покровского жестом Трубин велит ему соблюдать молчание.
ТРУБИН. И каков же был ответ?
ПОКРОВСКИЙ. Ответ пришел после нескольких повторных запросов. Мне сообщили, что товарищ Кирпичев рекомендует мне обратиться… к товарищу Краснощекову.
Все некоторое время молчат.
ТРУБИН. Значит, вы по сей день…
ПОКРОВСКИЙ. Совершенно верно. По сей день – статус-кво, в том же положении. Впервые за много лет бездельничаю. Так сказать, не жизнь, а сплошной праздник. Непривычно, знаете ли, и вообще… неприятное ощущение. Делать я больше ничего не умею, говоря по совести. (Чуть помедлив.) И, кроме всего, – простите, что отвлекаюсь, – чрезвычайно неспокойно на душе. Хотя я и не успел войти глубоко в это столь роковое для меня дело Шевцовой, мне все же представляется, что велось оно далеко не так, как положено. Впечатление таково, что много было напутано с самого начала… Я, впрочем, говорил об этом не раз. (Развел руками.) Разговор не ко времени, конечно, но не думать об этом трудно…
Пауза.
ТРУБИН. Сережа, я там забыл мундштук. Не в службу, а в дружбу – принеси, пожалуйста.
СЕРГЕЙ. В большой комнате?
ТРУБИН. В ней.
Сергей уходит.
Слушайте, Михаил Александрович, пока мы одни… Вы только не обижайтесь: дипломат я никудышный, – вам, наверно, нужны деньги?
Покровский смущен, не знает, что ответить.
Разрешите мне дать вам взаймы эту небольшую сумму – к сожалению, большей не обладаю. Когда сумеете – отдадите.
ПОКРОВСКИЙ. Что вы, что вы, это невозможно, уверяю вас.
ТРУБИН. Чепуха. Почему «невозможно»? Что значит «невозможно»? Все возможно на этой планете.
ПОКРОВСКИЙ (решительно). Нет. Благодарю вас за участие, но нет… Не будем больше об этом говорить. (Пожал ему руку.)
ТРУБИН. Ну что ж, не будем. (Ворчливо.) Все-таки зря.
Входит Сергей.
СЕРГЕЙ. Никакого мундштука не обнаружил.
ТРУБИН. Я обнаружил. Вот он. Прости, зря тебя гонял. (Покровскому.) Вот что, Михаил Александрович, долго вы здесь пробудете?
ПОКРОВСКИЙ. Нет, видимо, не очень долго. Жена чувствует себя неважно… кузина – тоже… хворает… (С виноватой улыбкой.) У всех, знаете, нервы… Думаем, в конце недели…
ТРУБИН. Оставьте мне ваш телефон. Я вам позвоню. Может быть, и удастся чем-нибудь вам помочь.
ПОКРОВСКИЙ (пишет на листке блокнота). Вот… пожалуйста. Надо попросить Веру Семеновну или Евгения Аркадьевича, а они уже позовут меня. Если полюбопытствуете взглянуть на все бумаги, они при мне, разумеется.
ТРУБИН. Хорошо. Это нелишне.
ПОКРОВСКИЙ. Большое вам спасибо и простите, что занял столько времени…
ТРУБИН. Не в этом суть… будем надеяться, все уладится.
ПОКРОВСКИЙ. Да, без надежд трудно жить. Всего хорошего.
СЕРГЕЙ. Будьте здоровы.
ПОКРОВСКИЙ. Еще раз прошу извинить. (Уходит.)
Пауза.
ТРУБИН. Как он тебе?
СЕРГЕЙ. По-моему, человек порядочный. Только часто просит прощения… и вообще… очень уж смирный.
ТРУБИН. Смирный… ну да… смирный… (Сердито.) Денег у него нет – вот и смирный. Когда грошей мало да еще что-то надо доказывать, кого-то убеждать, тут и походка другая делается. Установлено. (Помолчав.) Прислал он жену к ее сестре – видимо, невмоготу стало. А здесь
