Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
И было отчего дрожать: голод и холод не могли обогреть людей — их топки-желудки были пусты, а к тому же большинство не имело теплой обуви и одежды. Так как сатрапы — чиновники МГБ арестовывали в квартирах и на службе, работе и в теплое время года, то и отправляли людей в той одежде и обуви, в какие были одеты и обуты во время ареста. В тюрьме же ни обуви, ни одежды отправляемым в Печору не дали. А в это время тюрьма передавала заключенных этапному конвою медленно по спискам и личным делам. Наконец передача окончилась, конвой принял от тюрьмы восемьсот заключенных, и после прочитанной молитвы «…шаг вправо, шаг влево… оружие применяется без предупреждения» окруженный плотным кольцом конвоя, с автоматами и овчарками шел этап заключенных в восемьсот человек по грязной и топкой дороге под моросящим дождем.
Заключенные шли молча, как на похоронах самих себя. Тишина часто нарушалась только конвоирами: «Ускорить шаг, шире шаг, подтянись». Это шли люди всех возрастов, наций огромного государства, не разбойники и бандиты, не шпионы и предатели русского народа и Советской власти, а истинные сыны городов и полей шли по сталинскому набору-потоку. Эти люди не хотели молчать, и достаточно было сказать неосторожное слово, как человека заключали на многие годы в тюрьму и концлагеря. Загнанный и запуганный народ городов и полей и сама партия марксидов стояли на коленях перед деспотом и тираном Иосифом Джугашвили. Так велико и могуче было влияние его на народ и всю партию его неограниченной свободой власти, которая лишила всю партию марксидов и общество всех великих завоеваний Октября, так велики и могучи оказались еще исторические системы государственных властей — раболепия.
Шел Иван Иванович под конвоем и размышлял: до какой же степени во многих людях общества живет наследие зверя, эксплуатирующее человека человеком государственной диктаторской и не диктаторской властью, а конвойные выкрикивали: «Шире шаг, подтянись!»
***В двух километрах от тюрьмы подведена железнодорожная тюремная ветка, а на ней полустанок для тюремных вагонов. На этом-то полустанке ветки стояло десять железнодорожных столыпинских вагонов. Вот к этим вагонам и вели этап. Угрюмо шли заключенные, тяжело переставляя отяжелевшие и обессилившие ноги. Иван Иванович и Кроль шли в средине этапа и знали, как и все другие, от рецидивистов-заключенных, что в концлагере им предстоит жестокий и мучительный труд десятичасовой зимой и двенадцатичасовой летом, и редко кто мог перенести этот пяти-, десяти- и более летний труд в условиях холода и полуголодного существования.
Среди этапников имелась сотня уголовников-рецидивистов, часто игравших руководящую бытовую роль среди политических заключенных, к тому же конвой благоволил уголовникам. Если политзаключенные считались государственными преступниками, врагами народа, то уголовники считались друзьями народа. Началась загрузка столыпинских вагонов, специально сделанных во времена царей Романовых, с решетчатыми камерами-купе и решетчатым коридором во весь вагон для дежурного конвоира. Конвой на глазок отделял партию этапников и размещал по вагонам, камерам. Если раньше в камеру-купе помещалось по пятнадцати человек, то теперь каждую камеру-купе набивали до отказа, так что часть заключенных размещалась на полу под нарами-полками.
Этап шел по Волго-Бугульминской железной дороге до Уфы, и в решетчатые окна и решетку коридора виднелись поля с неубранными снопами и скирдами на полях, мокнущие и гниющие, проросшие, а некоторые оставались на корню несжатыми. На одной из станций заключенные услышали, а потом и увидели плач и вопль женщин, детей и стариков, провожавших запасных на фронт в армию. «Да, товарищ Кроль, — сказал Иван Иванович, — тяжела судьба людей заключенных, но нелегка судьба и живущих не за решеткой не по своему желанию, а по воле государственных властей, имеющих право на жизнь и смерть человека и общества. Людей городов и полей во всех воюющих странах отправляют, а точнее гонят на человеческую бойню, именуемую войной, так как никто добровольно не хочет убивать таких же людей труда и в других странах, а только лишь государственные, наиболее звероподобные власти стремятся создавать войны, с ничтожной кучкой людей, или партии нетрудовых людей».
Под вечер сентябрьского дня этап прибыл на станцию Уфа, высадили в конце вокзального перрона, и конвой приказал сесть на землю. Проходившие мимо железнодорожные служащие, рабочие и пассажиры, поравнявшись с заключенными, замедляли шаги, внимательно всматривались в лица заключенных с мыслью, а нет ли здесь родных, знакомых. Проходящий красноармеец в распахнутой шинели вступил в разговор с заключенными; хотя конвой грубо потребовал от него не разговаривать, но красноармеец не спеша прекратил разговоры и отошел.
Поздно вечером конвой сдал этап в Уфимскую тюрьму, еще более массивную, чем Ульяновская тюрьма. Иван Иванович и Кроль попали в большую общую камеру, где находилось около восьмидесяти человек, среди которых было около тридцати человек рецидивистов-уголовников, бывших в камере ранее ульяновского этапа. Уголовники-рецидивисты сгруппировались отдельной общиной на нарах у двери камеры и на своем воровском жаргоне о чем-то совещались. После тюремного ужина — жидкого черпака каши-магары начали ложиться спать, поговорили, подремали и заснули.
Иван Иванович долго не мог заснуть: в тысячный раз переживал все, что с ним случилось, за себя и своих близких, и только что начал дремать и засыпать, как услышал приглушенный и отрывистый шум и разговор, открыл глаза и увидел: большая часть уголовников сидели вокруг вождей, а пять человек грабили последние пожитки у заключенных, не принадлежащих к уголовникам. Вот подошли к спящему, выдергивают из-под головы скудный скарб в мешке, высыпают на пол, откладывают в одну сторону, что им нужно, а в другую то, что им не нужно; отобранное для себя забирают, ненужное оставляют; обыскивают карманы, выворачивают, если есть табак — забирают до крошки и так подряд у всех не уголовников отбирают одежду и обувь, махорку и хлебные кусочки. Отобранное относят к сидящим на нарах главарям. Кричать о помощи нельзя — у них в руках ножи, подойти к камерной двери и заявить надзирателям тоже невозможно: к двери уголовники никого не допускают… В камере тишина, коридорная охрана спокойна: тюрьма спит, а грабеж продолжается. Вот на одном заключенном им понравилась новая рубаха и тут же сняли рубаху; грабеж идет медленно, тщательно, не спеша.
Близ Ивана Ивановича спал чечен,
