Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Вильям Нюгор делал первые шаги. Хальвдан Фрейхов сказал, что Вильям решил сменить жилье: “кусты представляли опасность”, из-за них “он не мог поздно вечером помочиться на свежем воздухе”. Ему подыскивали квартиру в хорошо охраняемом доме. Злоумышленника так и не нашли. Вильяму “некуда было направить свой гнев”. Но ему становилось лучше. Датский издатель романа Йоханнес Риис сказал, что в Дании все спокойно и что ему, Риису, повезло: у него спокойная жена. Он думает об опасности, сказал он, но примерно так же, как думаешь о ней, переходя дорогу, и его автор, слушая это, вновь был пристыжен: вот какова она, подлинная храбрость. “Я в ярости, – добавил Йоханнес, – что эта дрянь по-прежнему составляет часть мира, где мы живем”.
На первом заседании так называемого Международного парламента писателей в Страсбурге он беспокоился из-за названия: ведь они никем не были избраны; но французы, пожав плечами, сказали, что во Франции unparlement— это просто-напросто место, где разговаривают. Он настоял на том, чтобы в заявление против исламистского террора, которое они готовили, были включены, помимо его имени, имена Тахара Джаута, Фарага Фауды, Азиза Несина, Угура Мумку и недавно вставшей в боевой строй писательницы из Бангладеш Таслимы Насрин. Ворвалась Сьюзен Сонтаг, обняла его и произнесла страстную речь на беглом французском; в ней она назвала его ип grand ecrivain — великим писателем, представляющим жизненно важную светскую культуру, которую мусульманские экстремисты хотят подавить. Мэр Страсбурга Катрин Траутман предоставила город в его распоряжение. Генеральный секретарь Совета Европы Катрин Лялюмьер пообещала, что Совет не оставит его дело без внимания. Вечером во время приема, устроенного для писателей-гостей, на него насела неистовая до помешательства иранка – “Элен Кафи”, – которая принялась упрекать его за то, что он не объединил усилия с “Моджахедин-э халк”. “Я не агрессивна, Салман Рушди, но je je suis un peu deçu devous[178], вам следовало бы знать, кто ваши настоящие друзья”. На следующий день она заявила прессе, что она – и НМИ в ее лице – вступила во французский “комитет защиты Рушди” и что именно поэтому во французское посольство и в представительство “Эр Франс” в Тегеране были брошены гранаты. (В действительности их бросили не из-за “дела Рушди”, а из-за решения Франции предоставить убежище лидеру НМИ Марьям Раджави.)
Он сидел на маленьком красном диванчике с Тони Моррисон, которая только что получила Нобелевскую премию по литературе, и с Сонтаг, которая воскликнула: “Боже мой, я сижу между двумя самыми знаменитыми писателями мира!” – после чего он и Тони в один голос принялись уверять ее, что ее звездный час в Стокгольме придет очень скоро. Сьюзен спросила его, что он сейчас пишет. И попала по самому больному месту. Чтобы вести кампанию против фетвы, ему пришлось почти перестать быть действующим писателем. Вовлеченность в политику производила свой уплощающий эффект. Его мысли были заполнены авиалиниями, министрами, экспортом брынзы, и они покинули те сладкие уголки сознания, где таится вымысел. Его роман застопорился. Не умаляет ли его на самом деле в глазах мира, как в его собственных глазах, эта кампания, про которую все говорят, что она идет очень хорошо? Не помогает ли он на самом деле тем, кто стремится превратить его в плоскую, двумерную карикатуру, находящуюся в сердцевине “дела Рушди”? Не отрекается ли от своего права на творчество? От Салмана он перешел к Рушди, а от него к Джозефу Антону, но теперь, пожалуй, он превращает себя попросту в ничто. Он – лоббист, лоббирующий пустое место, которое некогда было человеком.
Он сказал Сьюзен: “Я дал себе клятву, что весь следующий год буду сидеть дома и писать”.
Чтобы достичь вершины – встречи с президентом, – надо было идти к ней с разных сторон одновременно. В восхождении на гору Клинтон участвовали он сам, комитет защиты Рушди и “Статья 19”, британский посол в Вашингтоне, действовавший по поручению британского правительства, и американский ПЕН-центр. Среди тех, кто “пробивал” эту встречу, были Арье Нейер из “Хьюман райтс уотч”, Ник Велиотес из Ассоциации американских издателей и Скотт Армстронг из организации “Форум свободы”. Кроме того, свои связи в Белом доме пустил в ход Кристофер Хитченс. Кристофер не был большим поклонником Билла Клинтона, но он дружил с близким к президенту советником Джорджем Стефанопулосом и говорил с ним несколько раз. Судя по всему, мнения в окружении Клинтона разделились: одни говорили ему, что фетва к Америке отношения не имеет, другие, как Стефанопулос, хотели, чтобы он поступил правильно.
Через два дня после его возвращения в Лондон в Вашингтоне “зажегся зеленый свет”. Сперва Нику Велиотесу сказали, что президента на встрече не будет. Встретиться предстоит с советником по национальной безопасности Энтони Лейком, и “заглянет” вице-президент Гор. В посольстве США на Гроувнор-сквер Ларри Робинсон – сотрудник, осуществлявший с ним связь, – подтвердил, что встреча будет с Лейком и Гором. Ему будет предоставлена охрана “от въезда до выезда”, то есть от самолета до Массачусетского технологического института (где его должны были чествовать – Алан Лайтман, автор романа “Сны Эйнштейна” и профессор МТИ, предложил ему принять звание почетного профессора), от МТИ до Вашингтона, а в Вашингтоне – до вылета обратно. Через два дня Фрэнсис сообщили, что Гор будет на Дальнем Востоке, что Лейк вряд ли сможет и поэтому встреча будет с госсекретарем Уорреном Кристофером и с “правой рукой” Лейка. Встреча с Уорреном Кристофером произойдет в Зале договора в присутствии фотокорреспондентов. Он поговорил с Кристофером Хитченсом, который подозревал, что Клинтон “попросту струсил”. В тот же вечер диспозиция опять изменилась. Встреча будет с Энтони Лейком, Уорреном Кристофером и помощником госсекретаря по вопросам демократии, прав человека и трудовых отношений Джоном Шаттуком. Участие президента “не подтверждено”. Встреча произойдет накануне Дня благодарения, и дел у
