Салман Рушди - На юге

Салман Рушди

На юге

День, когда Младший упал, начался так же, как любой другой день: взрыв тепла, разбегающегося воздушными волнами, трубный голос солнца, неостановимый прибой транспорта, молитвенное пение вдалеке, дешевая киношная музыка этажом ниже, громкий танцевальный номер с трясением бедрами по телевизору у соседа, детский плач, материнский окрик, хохот по неизвестной причине, алые плевки, велосипеды, свежезаплетенные косички школьниц, запах крепкого сладкого кофе, зеленое крыло, мелькнувшее на дереве. Старший и Младший, два глубоких старика, открыли глаза в своих спальнях на пятом этаже дома цвета морской волны в тенистом переулке почти у самого пляжа Эллиотс Бич, куда вечером, как всегда, придет молодежь для своих молодых ритуалов, и недалеко от рыбацкой деревушки, где у жителей нет времени для подобных вольностей. Бедняки — пуритане что днем, что ночью. А у стариков — у них свои ритуалы, для которых не нужно ждать вечера. Щурясь от кинжального солнца, пробивающегося сквозь жалюзи, двое мужчин с трудом встали на ноги и проковыляли на свои примыкающие друг к другу веранды, где они появились почти одновременно, как герои старинной сказки, попавшие в капкан роковых совпадений, неспособные избавиться от последствий несчастливой случайности.

Почти разом они заговорили. Произнесенные слова не были новыми. То были ритуальные речи, дань почтения новому дню в музыкальном формате «фраза — ответ», похожая на ритмические диалоги или «дуэли» виртуозов карнатической музыки во время ежегодных декабрьских фестивалей.

— Радуйся тому, что мы южане, — сказал Младший, потягиваясь и зевая. — Южные люди, живем на юге нашего города, на юге страны, на юге континента. Хвала небесам! Мы теплые, медлительные, чувственные ребята, не то что эти холодные северные рыбы.

Старший, почесывая сначала живот, а потом загривок, не преминул возразить.

— Во-первых, — сказал он, — юг — это фикция, существующая только потому, что все на нее согласились. Допустим, землю представляли бы не так, а наоборот. Тогда мы были бы северяне! Вселенная не понимает верха и низа. И собака не понимает. Для собаки нет ни юга, ни севера. В этом смысле стороны света похожи на деньги, которые имеют цену только потому, что люди так условились. А во-вторых, с чего ты взял, что ты теплый? И любая женщина расхохочется, если ей скажут, что ты чувственный. Что ты медлительный — это, конечно, правда.

Вот какие у них были отношения: они нападали друг на друга, как борцы старых времен, борцы, у которых левые щиколотки связаны одной веревкой. Этой веревкой было их имя. По странному совпадению, которое они в конце концов стали мысленно называть «судьбой», а вслух чаще «проклятием», у них было одинаковое имя, длинное, как у многих на юге, имя, которого ни тот ни другой не удосуживался произносить. Упразднив имя, заменив его первой буквой «А», они сделали веревку невидимой, но это не значило, что ее не было. Они походили друг на друга и кое-чем иным — высоким голосом, средним ростом, жилистым телосложением, близорукостью и тем, что, почти всю жизнь прогордившись здоровыми зубами, оба капитулировали перед унизительной неизбежностью протезирования, — но именно это неиспользуемое имя, симметричное «А», имя-которое-не-должно-звучать, соединило их, как сиамских близнецов, на десятилетия. Дни рождения у стариков, однако, были разные. Один опередил другого на семнадцать дней. Отсюда, видимо, и произошли Старший и Младший, хотя прозвища были в ходу так долго, что никто уже не помнил, чье это изобретение. А. Старший и А. Младший — вот кто они были сейчас и на веки вечные, Младший А. и Старший А., ссорящиеся до самой смерти. Им было по восемьдесят одному году.

— Выглядишь ужасно, — сказал Младший Старшему, как говорил каждое утро. — Выглядишь человеком, которого давно дожидается Смерть.

Старший, серьезно кивая и тоже соблюдая традицию их перепалки, ответил:

— Это лучше, чем выглядеть как ты — человеком, которого Жизнь так и не дождалась.

Оба старика мучились бессонницей. Ночами, пока они лежали на жестких кроватях без подушек, неспокойные мысли их устремлялись в противоположные стороны. Из двоих Старший А. прожил намного более насыщенную жизнь. Он был младшим из десяти братьев, каждый из которых преуспел на своем поприще: спортивном, научном, педагогическом, военном, духовном. Он и сам в юности был чемпионом колледжа по бегу на длинные дистанции, затем поднялся до крупной должности в железнодорожной компании и за многие годы накрутил по железным дорогам десятки тысяч миль, убеждая себя и власти, что должный уровень безопасности гарантирован. Он женился на женщине с мягким характером, и у него родилось шесть дочерей и три сына, девять детей общим счетом, которые в свой черед оказались плодовиты и подарили ему тридцать три внука и внучки. Потомство его девяти братьев тоже насчитывало тридцать три человека, и дети всех этих племянников и племянниц увеличивали численность его родни еще на сто одиннадцать. Многие увидели бы в этих цифрах свидетельство того, что он счастливый человек, но у Старшего с его эстетическими склонностями они вызывали хоть и несильную, но постоянную головную боль. «Будь я импотентом, — часто говорил он Младшему, — жизнь была бы в миллион раз спокойнее».

Выйдя на пенсию, Старший каждый день приходил в кофейню, расположенную поблизости, в том же благополучном районе Безант Нагар, где он жил, поговорить с девятью друзьями о политике, шахматах, поэзии и музыке, и некоторые его комментарии на эти темы публиковала самая лучшая ежедневная городская газета. Редактор этой газеты был в числе его друзей, как и один из сотрудников редакции — местная знаменитость, в меру смутьян и не в меру пьяница, автор отличных гротескных политических карикатур. Еще в компанию входил известнейший астролог города, который начинал как астроном, но пришел к убеждению, что подлинные послания звезд улавливаются не телескопом еще — человек, который много лет подряд палил из стартового пистолета на самых посещаемых городских бегах и скачках и так далее. Старший очень дорожил обществом этих людей и говорил жене, что это замечательно, когда у тебя есть друзья, у которых каждый день можно поучиться чему-нибудь новому. Но все они уже умерли. Один за другим его приятели превратились в пепел, и даже кофейню, которая могла бы стать для него хранилищем памяти, снесли. Из десяти братьев он остался один, их жен тоже давно не было на свете. Его милая супруга и та скончалась, и он женился еще раз — на женщине с деревянной ногой, с которой был так резок, что удивлял этим детей и внуков. «В моем возрасте выбор маленький, — говорил он ей, не стесняясь, — вот и пришлось выбрать тебя». Она отвечала тем, что игнорировала его простейшие требования, даже принести воды, в чем ни один цивилизованный человек отказывать не должен. Ее звали Аарти, но он никогда не называл ее по имени. И никаких уменьшительных, ласкательных. Только «женщина» или «жена».

Старший отнюдь не был избавлен от возрастных болячек: тут тебе и ежедневные неприятности, причиняемые кишечником и уретрой, и ломота в спине, и боль в коленях, и молочная муть в глазах, и проблемы с дыханием, и ночные кошмары — в общем, медленный приход в негодность «мягкой машины». Дни тянулись в пустоте и бездействии. Раньше он, чтобы провести время, давал уроки математики, пения и Вед. Но ни единого ученика уже не осталось. Были только жена с деревянной ногой, расплывчатые фигуры на телеэкране да Младший. Отнюдь не достаточно! Каждое утро он сожалел, что ночью не отдал концы. Из двухсот четырех родичей немалая часть уже обрела вечный покой в погребальном пламени. Он не помнил в точности, сколько умерло, и всех имен память, разумеется, не могла удержать. Многие из живущих навещали его и были к нему внимательны. Когда он заявлял им о своей готовности к смерти, что происходило часто, лица их делались страдальческими, тела, в зависимости от характера человека, обмякали или выпрямлялись, и они начинали говорить со Старшим в утешительных, подбадривающих и, конечно, слегка обиженных тонах о ценности жизни, столь богатой любовью. Но любовь, как и все прочее, с некоторых пор его раздражала. Его семья, думалось ему, это гудящее облако москитов, а вся их любовь — сплошные укусы и зуд от укусов. «Вот бы изобрели против них такую спираль: зажег — и родня не подлетает, — говорил он Младшему. — Или сетку, чтобы натягивать над кроватью».

Младшему жизнь принесла одни разочарования. Он не ожидал, что она будет заурядной. Он рос у любящих родителей, которые внушили ему ощущение личной судьбы и предназначения, но на поверку оказался посредственностью, обреченной из-за скромных успехов в учебе на бумажную работу в городском совете по водоснабжению. Все его дерзкие мечты — об автомобильных поездках, железнодорожных путешествиях, полетах по воздуху и, может быть, даже в космос — давно ушли в прошлое. Несчастным человеком, однако, он не был. Личность менее оптимистичная, обнаружив, что страдает неизлечимой болезнью посредственности, вконец скукожилась бы — а он нет, он по-прежнему смотрел на мир ясными глазами, с открытой улыбкой. Правда, при всем его энтузиазме, при всем приятии жизни в нем все же чувствовался некоторый дефицит энергии. Младший не бегал, а ходил, и ходил медленно — даже в давно минувшие юные годы. Он терпеть не мог физических упражнений и посмеивался над теми, кто ими занимался. Не питал он интереса ни к политике, ни к всепроникающей культуре кино и киномузыки. Во всех значимых отношениях он предпочел не участвовать в параде жизни. Он не женился. Великие события восьми десятилетий произошли, не вызвав у него желания поспособствовать. Стоя в стороне, он смотрел, как рушится империя и рождается нация, и воздерживался от того, чтобы выразить свое мнение. Он был кабинетным человеком. Поддержание на должном уровне муниципальной водопроводной системы было для него достаточной жизненной задачей. Тем не менее сейчас он производил полное впечатление человека, которому жизнь все еще приносит радость. Он был в семье единственным ребенком, поэтому у него практически не осталось родни, чтобы заботиться о нем в его преклонные годы. Огромная семья Старшего давно уже взяла его под опеку: ему приносили еду, готовили завтрак, помогали в быту.