Джозеф Антон. Мемуары - Ахмед Салман Рушди
Из аэропорта Биггин-Хилл он долетел до Кельна, где великий журналист и его жена приняли его с шумным, жизнерадостным гостеприимством; Гюнтер потребовал, чтобы они немедленно сразились в пинг-понг. Вальраф оказался сильным игроком и победил в большинстве партий. Азиз Несин, невысокий, плотный, седовласый, к столу для пинг-понга не подходил. Он выглядел в точности тем, кем был: человеком, пережившим тяжелое потрясение и вдобавок не испытывающим удовольствия от общества, в котором находится. Он сидел в углу в мрачной задумчивости. Не особенно многообещающе. Во время первого их серьезного, официального разговора (переводчиком был Вальраф) Несин продолжал проявлять то же пренебрежение, что и на страницах “Айдинлика”. У него, мол, своя борьба – борьба с турецким фанатизмом, а до этой ему нет никакого дела. Вальраф объяснял ему, что это одна и та же борьба. После убийства Угура Мумку в Турции говорили: “Те, кто вынес приговор Салману Рушди, убили сейчас Мумку”. Поражение в одной из битв между секуляризмом и религией – это поражение во всех таких битвах. “Салман поддержал вас в прошлом, а сейчас он везде и всюду говорит о Сивасе, – сказал Вальраф, – поэтому вы должны оказать поддержку ему”. Продолжалось это долго. Похоже было на то, что примирению мешает самолюбие Несина: он понимал, что ему придется сдать назад и признать, что он вел себя неблагородно. Но Вальраф был твердо настроен не сдаваться, и в конце концов Несин, бормоча и ворча, протянул руку. Последовало короткое рукопожатие, затем еще более короткое объятие, был сделан фотоснимок, на котором все выглядят не в своей тарелке, а затем Вальраф воскликнул: “Отлично! Теперь мы все друзья!” – и повез их кататься по Рейну на моторной лодке.
Помощники Вальрафа засняли все происходящее на пленку и смонтировали новостной сюжет, где они с Несином дружно осудили религиозный фанатизм и слабую реакцию на него Запада. По крайней мере для публики трещина была заделана. Больше они с Азизом Несином не общались. Через два года Несин умер от сердечного приступа.
Дорогой Гарольд!
Спасибо, что дал возможность Элизабет, мне и ребятам посмотреть твою постановку “Олеанны” Мэмета[173], а потом поужинать в “Грилл-Сент-Квентин”. Я, вероятно, зря высказал кое-какие критические замечания о пьесе, но ведь я, мне показалось, сделал несколько хвалебных замечаний о том, как ты ее поставил. И совершенно точно зря я сменил тему и заговорил с Антонией про ее книгу о Пороховом заговоре. (Последние годы меня, надо признать, интересуют люди, которым хочется что-нибудь взорвать.) Краем глаза я увидел, что у тебя из ушей повалил пар и твоя радиоактивная сердцевина начала расплавляться. Китайский синдром[174] представлялся более чем возможным. Чтобы предотвратить беду, я спросил: “Гарольд, я не забыл упомянуть о том, что твоя постановка “Олеанны”гениальна до опупения?”-“Да, – сказал ты, сурово скаля блестящие зубы. – Да, по правде говоря, ты забыл об этом упомянуть”. – “Гарольд, – промолвил я, – твоя постановка “Олеанны” гениальна до опупения”. -“То-то же”, – произнес ты, и ядерная катастрофа была предотвращена. Тем, что я никогда не был “пинтерован”, я по праву начал гордиться уже давно. И теперь облегченно вздохнул, поняв, что могу гордиться этим по-прежнему.
Он полетел в Прагу встретиться с президентом Вацлавом Гавелом, который принял его с огромной теплотой – наконец-то мы встретились! – и говорил о нем публично в таких лестных выражениях, что премьер-министр Вацлав Клаус – правый политик, с которым у Гавела была великая вражда, – “дистанцировался” от этой встречи, заявив, что она “носила частный характер” и он о ней не знал (хотя чешская полиция позаимствовала для гостя одну из машин Клауса). Клаус выразил надежду, что это “не повредит” отношениям между Чехией и Ираном.
Он принял участие в международной конференции ПЕН-клуба в Сантьяго-де-Компостела (с авиакомпанией “Иберия” трудностей не возникло), и его спросили про недавние сообщения в прессе о нападках на него принца Чарльза. В ответ он повторил то, что неделю назад сказал испанским журналистам Иэн Макьюэн, приехавший в страну в связи с публикацией его книги: “Охрана принца Чарльза стоит гораздо больше, чем охрана Рушди, а ведь принц вообще ничего интересного не написал”. Когда он вернулся в Лондон, на него обрушилась “Дейли мейл”, обвиняя чуть ли не в измене: как он посмел насмехаться над наследником престола? “Он злоупотребляет свободой, за которую мы платим”, – заявила колумнистка газеты Мэри Кенни. Через пять дней “Детям полуночи” присудили “Букер Букеров” как лучшей из книг, получивших Букеровскую премию за первые двадцать пять лет ее существования. Он радовался этому всего какой-нибудь день – и тут маятник качнулся, произошла очередная ужасная беда.
Наутро после возвращения в Осло с Франкфуртской книжной ярмарки Вильям Нюгор вышел из дому, чтобы отправиться на работу, и увидел, что у его машины спущена задняя шина. Он не знал, что шину специально проколол террорист, спрятавшийся в кустах за машиной. Злоумышленник рассчитывал, что Вильям приблизится к нему, чтобы открыть багажник и достать запасное колесо, и в этом положении станет очень удобной мишенью. Но Вильям был главой большого издательского дома и не собирался менять колесо своими руками. Он вынул сотовый телефон и стал звонить в автосервис. Это поставило злоумышленника перед проблемой: что ему делать – выйти из укрытия, чтобы расстрелять Вильяма в упор, или стрелять из кустов, хотя цель находилась не там, где ему хотелось? Он решил стрелять. В Вильяма попали три пули, и он упал. Группа тринадцатилетних подростков заметила убегавшего мужчину с “темной, плохой кожей”, но преступника так и не поймали.
Не будь Вильям таким атлетом, он почти несомненно бы погиб. Но бывший блестящий лыжник оставался в хорошей физической форме, и это
