Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
«Что ж, двинем гвардию», — сказал он. И тотчас
Согласно лязгнула сталь сабель, медь кирас;
Уланы двинулись, драгуны, кирасиры,
Колонны гренадер, шатнулись канониры,
С громами дружные, и медленно пошли,
Как встарь — под Фридландом, Ваграмом, Риволи,
И, зная, что идут на смерть, с грозой во взгляде,
Пред божеством своим прошли как на параде,
Крича: «Да здравствует наш император!». Гром
Их кликов с музыкой рванулся напролом,
И вот, презрев картечь, что била неустанно,
Строй Старой гвардии вступил в жерло вулкана[1729].
После того как «Большая батарея» гвардейской артиллерии из 80 орудий обрушила шквал огня на оставшихся защитников плато Мон-Сен-Жан, которые по-бульдожьи буквально вгрызались в землю с одной-единственной надеждой — продержаться до прихода Блюхера, — девять батальонов Старой гвардии ринулись по склонам плато вперёд и вверх. Во главе каждого батальона гарцевал на коне генерал: Друо, Камбронн, Фриан, Роге, Мишель, Пети, Анрион, Поре де Морван, Арле — все были здесь. А впереди всех — маршал Ней!
«Ворчуны» Старой гвардии первой же атакой опрокинули и обратили в бегство несколько британских и два брауншвейгских батальона, захватив при этом две батареи противника. Генерал Фриан, раненый и отправленный в тыл, крикнул с носилок, когда его проносили мимо императора: «Всё идёт хорошо!»[1730] Увы! — к тому времени на всех прочих участках битвы (Угумон, Ге-Сент, Планшенуа) вновь прибывшие войска Блюхера уже атаковали французов, отвлекая на себя последние резервы Наполеона. Старая гвардия всё ещё наступала, и при виде её раненые французы «приподнимались, чтобы из последних сил выкрикнуть: «Да здравствует император!»»[1731]. Но вокруг непобедимых «ворчунов» другие части Северной армии, отбиваясь от пруссаков, начали отходить, а иные — бежать, с криками «Спасайся, кто может!» — всё это под зловеще-багровым отблеском заходящего солнца; «под Аустерлицем, — напоминал Виктор Гюго, — оно всходило»[1732]. «Обескровленный английский генералиссимус[1733], — пишет о Веллингтоне Доминик Вильпен, — использует этот чудом выпавший ему час, чтобы восстановить свою линию фронта»[1734].
Дальнейший ход битвы Наполеон уже не мог должным образом контролировать, а Веллингтон, «на три четверти побеждённый» (по выражению Гюго), сам воспрянул духом при виде спасителей — пруссаков и вдохновлял — радостными словами и жестами — свои, казалось, безнадёжно деморализованные войска на общую с пруссаками атаку. В эти минуты героически, но уже тщетно пытался исправить непоправимое маршал Ней. «Под ним убили пятую лошадь. Весь в поту, с пылающим взором, с пеной на губах, в расстёгнутом мундире, с одной эполетой, полуотсеченной сабельным ударом английского конногвардейца, со сломанным крестом Большого орла, окровавленный, забрызганный грязью, великолепный, со сломанной шпагой в руке», он пытался остановить бегущих солдат и повести их за собой в контратаку. Но солдаты, восхищаясь его героизмом, не находили больше сил в разверзшемся хаосе для новых атак. «Да здравствует Ней!» — кричали они и продолжали мимо него бежать[1735]. В пароксизме отчаяния Ней, обращаясь к ним, восклицал: «Смотрите, как умирает маршал Франции!» «Несчастный! — напишет об этом Виктор Гюго. — Ты уцелел, чтобы пасть от французских пуль!»[1736]
Только батальоны Старой гвардии, построенные в каре, «среди дикой паники и обезумевших толп беглецов, — читаем у О.В. Соколова, — казались гранитными утёсами, возвышающимися над бурлящим морем»[1737]. Но и они теперь отступали, «как затравленный мощный зверь, отбивающийся от своры лающих и кусающих его гончих»[1738]. Сам Наполеон, уже сменив раненую лошадь, ехал шагом в центре мощного каре 1-го гренадерского полка, которым командовал генерал барон Ж.-М. Пети — тот самый, кто возглавлял Старую гвардию на прощании с императором во дворе Фонтенбло 20 апреля 1814 г. По воспоминаниям Пети, каре отступало «в идеальном порядке»: «Враг шёл за нами следом, но не осмеливался атаковать»[1739]. В порядке отступали и другие полки Старой и Молодой гвардии. Зато все вокруг — с криками, равно паническими: «Спасайся, кто может!» и «Гвардия отступает!», — беспорядочно бежали. Наполеону приходилось отступать со своими войсками перед врагом и в Египте, и в России, и в Германии, но под Ватерлоо он впервые увидел свою армию бегущей у него на глазах с поля битвы.
Когда с наступлением сумерек преследователи ослабили натиск, император оставил каре генерала Пети и помчался с конногвардейским эскортом в Жемапп, а потом ещё далее на юг к Катр-Бра (куда он прибыл уже в час ночи на 19 июня) — с надеждой собрать остатки разбитой армии. Увы, увы… Вместо более или менее организованных воинов он всюду обнаруживал лишь толпы беглецов. К счастью для побеждённых, опьянённые несказанной удачей победители прекращали их преследование, торопясь праздновать победу, так что к рассвету 19-го французы «полностью оторвались от своих преследователей»[1740]. Это позволило Наполеону собрать у Филиппвиля, на самой границей с Францией, всё то, что осталось от Северной армии. Сознавая, сколь необходимо теперь его наискорейшее прибытие к себе в столицу, он сдал командование Сульту и с тем же эскортом, на этот раз в походной карете, поспешил в Париж.
Тем временем, пока Наполеон был уже на пути к Жемаппу и Катр-Бра, у подножия плато Мон-Сен-Жан всё ещё держалось последнее каре Старой гвардии, отражая яростные атаки многократно превосходивших его численностью англичан и пруссаков. Командовал им генерал граф Пьер Жак Этьен Камбронн. Подвиг этого каре, навсегда запечатлённый в мировой истории, рассмотрен в многочисленных исследованиях (А. Гуссэ и А. Лашука, Д. Вильпена и Д. Чандлера, А.3. Манфреда и О.В. Соколова) и буквально воспет в бессмертном романе В. Гюго «Отверженные». Современники и потомки всегда удивлялись и продолжают удивляться жертвенному героизму воинов Камбронна, которые, будучи окружёнными со всех сторон, под убийственным огнём противника, «спокойно, как всесокрушающий таран, прокладывали себе дорогу сквозь неприятельские ряды»[1741]. Когда же английский генерал Чарльз Колвил (или, по другим данным, Фредерик Мэтленд), восхищённый их доблестью, воззвал к ним: «Храбрые французы, сдавайтесь!», Камбронн, как свидетельствует большинство источников, ответил: «Гвардия умирает, но не сдаётся!» Эта его «знаменитая фразы», по мнению Д. Чандлера, «служит достойной эпитафией безграничному мужеству наполеоновской гвардии», хотя, как полагает Чандлер, Камбронн… «не произносил её, ограничившись куда более выразительным словцом в пять букв»[1742]. Да, ещё до Чандлера
