Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Две столь разные версии ответа Камбронна («Дерьмо» или «Гвардия умирает, но не сдаётся!»)[1744] до сих пор обсуждаются в научной литературе. Д. Вильпен, сопоставив данные разных источников, допускает, что Камбронн отграничился презрительным «словцом», тогда как фразу «Гвардия умирает, но не сдаётся!» произнёс командовавший другим гвардейским каре генерал К.Э. Мишель (он погиб при Ватерлоо)[1745]. по-моему, лучше всех разобрался в том, что и как (и кем) тогда было сказано, О.В. Соколов. Он установил, что «уже в эпоху Второй Империи ряд ветеранов, дравшихся при Ватерлоо в рядах Старой гвардии, под присягой подтвердили, что они не только слышали, но и хором вместе с другими произносили: «Гвардия умирает, но не сдаётся!» Скорее всего, Камбронн, а может быть, и другие офицеры и солдаты отвечали выкриками и проклятьями на неоднократные предложения сдаться. Но всё это тонуло в грохоте канонады, в треске ружейной пальбы, в воплях раненых и криках сражающихся. Кто именно и что кричал, никто не мог бы, наверное, толком вспомнить и час спустя»[1746].
Сам генерал Камбронн был тяжело ранен осколком ядра в голову «и упал с коня без сознания на груды трупов»[1747]; подобрали его, уже как военнопленного, англичане. Оставшееся без своего командира последнее каре Старой гвардии сражалось с прежним ожесточением, не на жизнь, а на смерть, и было фактически полностью уничтожено. «Так погибли французские легионы, ещё более великие, чем римские», — заключил Виктор Гюго описание этой битвы в романе «Отверженные»[1748] (может быть, самое яркое из всех описаний битв в мировой литературе)…
Веллингтон вошёл в историю победителем Наполеона, дав основание Виктору Гюго съязвить: «Ватерлоо — это первостепенная битва, выигранная второстепенным полководцем»[1749]. Как это получилось? Мы видели: по уникальному стечению невероятно счастливых, просто спасительных для Веллингтона обстоятельств. Ведь его позиция, да ещё в той ситуации, в которой он оказался после разгрома Блюхера у Линьи, обрекала «железного герцога» на верную гибель, но тут, словно «Всевышней волею Зевеса» (как сказал бы А.С. Пушкин), были ниспосланы ему, один за другим, сразу четыре якоря спасения: сначала Ней необъяснимо промедлил и не помог Наполеону добить Блюхера при Линьи; потом нежданно-негаданно гроза помешала императору начать битву при Ватерлоо ранним утром, а не к полудню; далее единственный (!) гонец от Сульта опоздал вовремя призвать к Ватерлоо корпус Груши и, наконец, самое главное — Груши, преследуя Блюхера, потерял его из виду и не пришёл помочь Наполеону (а недобитый Блюхер на помощь к Веллингтону пришёл!) — «почти что отлупили Веллингтона, да подоспели прусские колонны», — так написал об этом Д.Г. Байрон[1750]). Согласимся с Мишелем Франчески и Беном Бейдером: «Ватерлоо могло бы стать новым Аустерлицем, если бы не случилось невероятного стечения фатальных обстоятельств»[1751].
Данные о потерях сторон в битве при Ватерлоо, естественно, разнятся, но если потери союзников историки определяют почти согласно (22–22.5 тыс. человек), то французские потери — в широком диапазоне от 25 до 41 тыс.[1752] Разумеется, главный итог битвы не в этих цифрах, а в самом факте разгрома лучшей на тот момент из французских армий, которую лично возглавлял Наполеон. Можно себе представить, как счастливы были Веллингтон и Блюхер, обнимаясь при встрече в конце сражения, около 22-х часов, у фермы, название которой «Бель-Альянс» так соответствовало их настроению.
Весть о победе при Ватерлоо воодушевила, как нельзя более, весь лагерь седьмой коалиции. «Радость была неописуемая, — вспоминал о реакции на Ватерлоо в Главной квартире русской армии флигель-адъютант Александра I А.И. Михайловский-Данилевский, — тем более что после поражения пруссаков при Линьи не только не ожидали успехов, но боялись услышать о новых победах французов»[1753].
Радовались тогда победе над Наполеоном не только правители, но и народы тех стран Европы, которые зависели от французского диктата и теперь будто бы получили возможность развиваться свободно. Только со временем (очень скоро!) выяснится, что победители Наполеона заковали весь континент в цепи феодализма, инквизиции, мракобесия, куда более тяжкие, чем французский диктат, и что, стало быть, как сказал Генрих Гейне, «битву при Ватерлоо проиграло человечество»[1754]. Великому немцу Гейне вторил (обращаясь к Веллингтону) великий англичанин Байрон: «Реставрации в угоду ты спас легитимизма костыли»[1755]. А позднее и подробнее ту же мысль выскажет великий россиянин Герцен: «Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы при Ватерлоо; я долго смотрю на неё всякий раз, и всякий раз в груди делается холодно и страшно <…>. Ирландец на английской службе, человек без отечества, и пруссак, у которого отечество в казармах, приветствуют радостно друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь — в такую грязь, из которой её в полвека не вытащат»[1756].
Д.С. Мережковский выразился ещё более резко: «Победа над ним (Наполеоном. — Н.Т.) Веллингтона и Блюхера есть поражение человеческого смысла бессмыслицей. Ватерлоо решило судьбы мира, и если это решение окончательно — значит, мир достоин не Наполеона — Человека, а человеческого навоза»[1757].
4. Второе отречение
Утром 20 июня, сдав командование остатками Северной армии маршалу Сульту в городке Лан (примерно на полпути от Бомона до Парижа), Наполеон отбыл в Париж. «Как в 1799 году в Египте, как в 1812 году после Березины в России, он считает, что положение во Франции требует его скорейшего возвращения в столицу. В предыдущем году его отсутствие дало свободу действий предателям — Талейрану и сенаторам. Наученный горьким опытом, он хотел вернуться не мешкая, чтобы воспрепятствовать интригам, неизбежным после постигшего его поражения». Нельзя не согласиться с этим и следующим замечанием Доминика де Вильпена: «Теперь положение видится ещё более опасным, чем в 1814 году. Палаты, которые вчера раболепствовали перед ним, сегодня фрондируют в открытую <…>. Если учесть размеры бедствия, слабым утешением является то, что Париж не взят, Жозеф не бежал, а Талейран всё ещё находится за границей. Чтобы спасти хоть что-то, Наполеон должен был срочно вернуться в Елисейский дворец, где его присутствие, возможно, разоружит парламентское большинство, которое уже точит ножи»[1758].
Оставляя армию, император уже знал, почему маршал Груши — этот, по
