Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Тася с маленькой Наткой тоже много кричат. Натка вечно плачет, даже без причины. А Тася раздувает свой круглый нос и все чем-то возмущается. А я любила забиться в уголок, где поменьше крика, и о чем-то постороннем думать или разговаривать со своей плюшевой лисой — она мне как друг...
Мама всегда старалась оправдать отца перед нами, детьми. Молодец она, ведь очень много тяжелого, даже страшного пришлось ей пережить из-за своей любви к нему и его нелюбви к ней, во всяком случае в последние годы его киевской жизни.
Первые годы брака отец горячо любил маму. Влюбился в нее страстно, посещая киевскую оперу. Был он тогда еще скромным, недавно закончившим учебу юристом. Познакомился с мамой и пленил ее своей яркой внешностью, красноречием, поклонением ее таланту.
Так вот, отец любил маму около десяти лет. Но потом разлюбил. Уже став взрослой, я поняла: мама была, видимо, не во всем привлекательной женщиной. Умна — да. Талантлива — несомненно. Внешность — вполне приятная. А вот какой-то изюминки ей не хватало. Умения одеться к лицу, создать уютную обстановку в доме. Не умела мама быть всегда очаровательной, женственной, может, даже кокетливой. Вот и не смогла удержать любовь отца. А он, красивый, обаятельный, начал изменять маме. И пошло, пошло...
Но поначалу все это было несерьезно, и мама закрывала глаза на мимолетные измены мужа, а то и не догадывалась о них. Но когда она узнала о большой привязанности отца к Елене Алексеевне Лебедевой, она хотела покончить с собой. Пошла на кладбище, облила грудь серной кислотой и так пролежала в сожженной одежде, с обожженной грудью больше суток, пока ее не нашли и не отвезли в больницу.
Потом, в первые годы революции, когда мы жили в одной комнате с мамой и с сестрами, и мама каждое утро мылась до половины холодной водой прямо в комнате из своего мраморного умывальника, я с удивлением и с ужасом рассматривала страшные, выпуклые, красноватые шрамы у нее на груди и спрашивала: «Что это у тебя?» Мама объяснила, что когда была маленькой, мать нечаянно облила ее горячим вареньем.
Не знаю, была ли я уже на свете, когда с ней произошел этот ужас. Квартира довольна большая, прислуга — многое можно было скрыть.
Вообще в городе не только отец, но и мама были далеки от нас. Завтракали мы в восемь часов одни, без родителей, с нашей Линочкой, которая сменила у нас фрейлин Марту.
Мы очень любили Линочку. Так и называли — просто Линочка. Такая она была приятная, все на ней — белое, выглаженное. И причесана красиво — светлые гладкие волосы заложены узлом.
Позавтракав, нагулявшись и наигравшись, мы в одиннадцать часов снова входили в столовую, чтобы поздороваться с отцом и матерью. Сидели они вдвоем за столом, пили настоящий ароматный кофе из стаканов с подстаканниками и ели бублики, разрезанные вдоль и намазанные маслом. Я очень любила запах настоящего кофе (у нас на завтрак подавали ячменный или же какао, а то и просто молоко), и мама протягивала мне откусить бублик, отхлебнуть кофе из своего стакана...
Как-то я услышала, как мама говорила нашей горничной Тане:
«Будем покупать дом».
«Какой дом?» — удивилась Таня.
«А вот этот самый, в котором мы живем. Анатолий Иванович хочет вложить деньги в недвижимость, а то идет война, да и разные беспорядки в стране начались — деньги дешевеют с каждым днем. А у меня ведь еще со времени, когда пела на сцене, остались накопленные деньги. Анатолий Иванович не хотел, чтобы на жизнь семьи шли мои деньги. Продает нам дом наш знакомый, серб Захар Павлович Мирович, берет с нас по теперешним временам недорого».
Вот и купили мои родители дом. Четыре с половиной этажа с полуподвалом и флигелем, всего шестнадцать квартир. Все осталось, как и было до покупки, только теперь дворник Иван часто приходит к нам за распоряжением и советами. И куличи на пасху пекутся в русской печи дворницкой, в полуподвале. Почему-то в этой дворницкой ничего, совсем ничего, кроме двух длинных скамеек, ничем не закрытого стола и топчана, тоже пустого, нет. «Где же его вещи?» — всегда думала я, когда заходила в дворницкую.
На следующий день, придя к вечеру домой, Лиза сообщила тетке, что их семинар закончит работу через неделю — так им объявили сегодня.
— Тетя Ира, а ведь я так переполнена вашими рассказами, нашими семейными делами, что даже представить не могу, как уеду, не выслушав все. Вот уж не ожидала, что мое пребывание в Киеве будет так интересно. Спасибо, я ведь знаю, как нелегко вам ворошить в душе все это, такое сложное и тяжелое для вас.
— Ну конечно, нелегко, не буду тебя обманывать. Но в то же время я рада, очень рада, что кто-то из нашей семьи будет знать всю эту историю, когда меня не будет.
— А ведь завтра суббота. С утра я куплю все, что нужно, приготовим обед на два дня и...
— Ладно, Лиза. Мне приятно твое стремление узнать побольше о нашей семье. Будто с души моей потихоньку снимается тяжеленный груз, давивший все годы после смерти матери, сестер, когда я осталась одна на всем свете и только одна я знала все то, что теперь будет известно и тебе. Что ж, допивай компот, переберемся на балкон и пойдем дальше по пути моих, хоть и сбивчивых, воспоминаний. Начну с наступления Февральской революции.
Глава V. ТРЕВОЖНОЕ ВРЕМЯ
— Так вот, февраль семнадцатого года...
Мы слышали шум с улицы, временами далекую перестрелку, шепот соседей по лестничной клетке. В быт вошли прежде незнакомые слова — «забастовка», «стачка», «большевики», «меньшевики», но в целом наступление Февральской революции мало отразилось на жизни моей семьи, во всяком случае нас, детей. Как обычно, мы с сестрой Тасей ходили в гимназию Дучинской, Тася — во второй, я — в первый классы, по-прежнему учились музыке у приходящей в дом учительницы и французскому языку — у француженки. А немецким занимались с Линочкой, которая была с нами неразлучна. По-немецки мы говорили бойко.
Летом поехали на дачу в Броварское лесничество. Там ощущали озабоченность взрослых, о чем-то потихоньку от нас мама говорила с Линочкой, с Виктором Витольдовичем, с изредка приезжающим отцом. Но все это нас, детей, мало трогало. У
