Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
9 термидора (27 июля) 1794 года во Франции произошёл государственный переворот, в результате которого якобинская диктатура была свергнута, а Робеспьер и его сподвижник казнены без суда, следствия и «долгих отлагательств». Казнили б, вне всяких сомнений, и Давида, но он по счастливой случайности отсутствовал в тот день в Конвенте из-за лёгкого недомогания. Спустя несколько дней его обвинили во всех смертных грехах, назвали прислужником Робеспьера и заключили в тюрьму – она тогда располагалась в Люксембургском дворце. Теперь-то с Давидом могли свести счёты все, кого он случайно или сознательно обидел в период недолгого могущества. А вот ученики сохранили преданность наставнику – и переправили ему в камеру мольберт, кисти, краски. Пять месяцев мастер провёл в заточении, в память о котором в истории искусства остались как минимум два выдающихся произведения – единственный пейзаж Давида, воспроизводящий уголок Люксембургского сада, видный из камеры («Люксембургский сад в Париже», 1794, Лувр), и его поразительный автопортрет, экспонируемый ныне в Лувре (1794). Усталое лицо, застывший и вместе с этим какой-то потрясённый взгляд – в этом портрете художник выразил все свои чувства и блестяще передал состояние взятого под арест человека, который до сих пор не очень понимает, что с ним произошло…
Шарлотта, супруга Давида, проявила в эти трудные месяцы свои лучшие качества – и начала хлопотать перед тогдашними властями за мужа, к которому решила вернуться. Ученики подавали в Конвент петиции – в общем, Давида в конце концов выпустили, но спустя некоторое время вновь арестовали. Лишь 16 термидора (14 августа) 1795 года, откликнувшись на известия о стремительном ухудшении здоровья художника, Комитет общественной безопасности разрешил Давиду отбывать дальнейший срок под домашним арестом.
Ещё спустя год с лишним мастер освобождён по амнистии и отныне всячески уклоняется от какой бы то ни было политической деятельности, не соглашается занимать официальные должности и вообще ведёт себя крайне сдержанно, разве что активно протестует против излюбленного развлечения Бонапарта – захвата произведений искусства в завоёванных странах. Его самая крупная работа тех лет вдохновлена идеей о заключении мира – «Сабинянки» (1799, Лувр) написаны по мотивам сюжета Плутарха, рассказавшего о похищенным римлянами женщинах, которые спустя годы пытаются прекратить кровопролитную битву своих мужей и братьев. Парижскую публику «Сабинянки» слегка шокировали, так как герои этой многофигурной композиции были изображены без одежды (а лошади – без упряжи), что, по мнению художника, соответствовало античным нравам. Для фигуры Ромула ему позировал самый красивый из учеников, предводителя сабинян Тация воплощал профессиональный танцовщик, а две женщины, к образам которых в первую очередь обращается внимание зрителя, написаны с неких сестёр Белльгард. Впервые в истории французской живописи картина была представлена в частной платной выставке – она прошла в Лувре, входной билет стоил 1 франк 80 сантимов, и к каждому билету полагался буклет с пояснениями, сделанными самим Давидом. Как современно, не правда ли? «Сабинянки» принесли мастеру 72 тысячи франков и имели большой успех.
Давид по-прежнему был модным портретистом и именно в то время создал несколько выдающихся работ в характерном для него антикизирующем стиле. Это, например, портреты мадам де Вернинак (1799, Лувр) и мадам Рекамье (1800).
Неоконченный портрет
Жак-Луи Давид и Жюльетт Рекамье были, скорее всего, знакомы и раньше – до того как начались сеансы позирования на той самой кушетке. Хотя бы в силу тех причин, что в салоне мадам отметились все, кто имел хоть какой-то вес в ту эпоху. К её постоянной свите – незаменимым помощникам, друзьям, подругам – то и дело добавлялись новые и новые знакомцы, и все они чувствовали себя рядом с Жюльетт если не счастливыми, то во всяком случае интересными и нужными. Она не любила Наполеона, но принимала у себя его младшего брата Люсьена (он был страстно влюблён в Жюльетт и даже обещал покончить с собой от неразделённых чувств), дружила с его падчерицей Гортензией, была близка с Мюратами. В её салоне (сначала на улице Монблан, позднее – в Аббеи-о-Буа) частенько видели королеву Швеции Дезире Клари-Бернадотт, первую любовь Наполеона. О госпоже де Сталь и Бенжамене Констане мы уже упомянули, а в поздние годы жизни мадам Рекамье к списку добавятся имена Проспера Мериме, Стендаля, Виктора Гюго и Александра Дюма-отца. Невозможно представить себе, чтобы Жак-Луи Давид не был представлен «самой красоте» Парижа. Но когда ему был заказан портрет мадам Рекамье, к светскому общению добавилась новая составляющая. Теперь художник и модель встречались не в особняке Рекамье, обставленном с большим изяществом всё в том же стиле антик – столики на треноге и кушетки с равновысокими спинками были тогда в отчаянной моде; более того, некоторые биографы считают, что именно мадам Рекамье, а не Давид, ввела их в широкое употребление. Начиная с весны 1800 года Жюльетт являлась в Лувр и позировала лучшему из художников в продуманно простой обстановке (кушетка, светильник, скамеечка для ног – напомним, что босых). Её скромный туалет – белое платье, схваченное под грудью, и лента в волосах, её поза – естественная и милая: кажется, что Жюльетт обернулась в ответ на зов приятного ей человека. Работа над портретом продвигалась медленнее, чем хотелось 23-летней Жюльетт – скорее всего, она высказала Давиду своё недовольство. Ходили также слухи, что кто-то из друзей указал на то, что ноги её на портрете выглядят слишком большими (совершенная неправда!). Сам Давид был тоже не в восторге от сеансов: зал, где позировала мадам Рекамье, был слишком тёмным, свет падал не так, как нужно. Он предлагал Жюльетт возобновить сеансы в другом помещении, но она не согласилась, и терпение живописца в конце концов лопнуло. «У женщин свои капризы, а у художников свои, – заявил Давид. – Позвольте мне удовлетворить мой каприз: я оставлю ваш портрет в его теперешнем состоянии». Он предложил своему ученику Жерару закончить работу (по другой версии, к Жерару
