Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева

читались вслух для избранных друзей главы из «Замогильных записок» Шатобриана. Замысел был грандиозен – мемуары должны были увидеть свет спустя 50 лет после смерти автора, но увы, презренный быт требовал постоянных денежных вливаний, к тому же виконт был женат и должен был заботиться о супруге (Жюльетт он всего лишь навещал – неизменно, каждый день в определённый час, – и конечно, они под руку вошли в историю мировой литературы; мадам Рекамье помогала Шатобриану в работе над этой книгой). У них поначалу были сложные отношения, страстная взаимная влюблённость привела, как это часто бывает, к некоему перераспределению «сил». Тщеславный виконт чуть ли не поработил нашу героиню – она угождала ему, позабыв обо всём, а он заводил интрижки у неё на глазах. Тогда Жюльетт сделала то, на что решилась бы не всякая женщина, – она оставила Шатобриана и уехала в Рим, где провела без него несколько лет. И даже на письма отвечать стала не сразу. По возвращении расстановка сил изменилась – Шатобриан убедился в том, что может обойтись без кого угодно, но не без нежной Жюльетт. С её помощью он завершил «Записки», но, вынужденно согласившись на публикацию глав из них в газете (нужны были деньги!), в 1845 году исключил из текста всю книгу, посвященную Рекамье, оставив лишь пару глав. Жюльетт не возражала – будучи светской дамой, она не искала славы любой ценой и перед смертью велела сжечь не читая все её личные записи, что и было исполнено.

Госпожа де Шатобриан смирилась в конце концов со своей судьбой и вынуждена была признать едва ли не официальную связь мужа с мадам Рекамье – она нашла утешение в благотворительности, и Жюльетт ей в этом охотно помогала.

Мадам Рекамье любили художники – они с удовольствием писали её портреты. Жюльетт, в свою очередь, ценила художников и с некоторыми из них сохранила дружбу до самых последних дней. В Риме она озаботилась тем, что могила гениального Николя Пуссена пребывает в заброшенности, – и заказала вместе с Шатобрианом барельеф, достойный памяти великого французского художника. Заботилась о скульпторе Канове (хоть ей и не нравились работы, вдохновлённые её образом). Прекрасное изображение мадам Рекамье создал скульптор Жозеф Шинар (1802), Франсуа-Луи Дежуэн написал её в 1826 году в интерьере Аббеи-о-Буа, а художник Антуан-Жан Гро сделал портрет «взрослой» Жюльетт, которая теперь отдавала предпочтение серому цвету в одежде, но обладала всё тем же изысканным вкусом.

Ашиль Девериа[31], имевший слабость к созданию почти порнографических изображений, запечатлел Жюльетт на смертном одре: она умерла от холеры 11 мая 1849 года в возрасте 71 года и была похоронена на Монмартрском кладбище, в фамильном склепе Рекамье. Шатобриан, скончавшийся годом ранее, упокоился, как и мечтал, на скале близ Сен-Мало. Он оставался предан себе до самой смерти – едва ли не последним словом его было «Прекрасно!» (речь шла о падении Июльской монархии). Предан (насколько получалось) он был и Жюльетт – даже собирался жениться на ней через тридцать лет дружбы, после того как скончались господин Рекамье (спустя 37 лет после заключения брака) и мадам Шатобриан, но родственники Жюльетт и её здравый смысл не допустили этот проект к исполнению. Дело было даже не в том, что отец-основатель французского романтизма был уже частично парализован (а Жюльетт – почти слепа: она перенесла две операции по поводу катаракты), но в том, что бракосочетание повлекло бы за собой множество бюрократических процедур, а французы не забывают о практичности, даже когда речь идёт о страстной любви.

В посмертном портрете мадам Рекамье, сделанном с неё Ашилем Девериа, она прекрасна как в юности. Можно не верить писателям, дипломатам, политикам, составлявшим круг общения Жюльетт, когда они восхищались поразительной красотой шестидесятилетней женщины (Александр Дюма-отец утверждал, что «королеве ума и красоты» нельзя дать больше двадцати пяти!), – но кто посмеет усомниться в правдивости художника?

Другая жизнь

Жак-Луи Давид и Жюльетт Рекамье продолжали общаться и после того, как случилась история с неоконченным портретом. Ни о каком разрыве, ссоре и отчуждении между ними ни шло и речи! Тем более что именно картина Давида – даже будучи недописанной – вошла в историю и продолжала вдохновлять художников даже спустя полтора века. Сюрреалист Рене Магритт напишет в 1950 году жутковатую «Перспективу мадам Рекамье» (Национальная галерея Канады, Оттава), где место красавицы займёт… гроб. В честь Жюльетт назовут не только пресловутую кушетку, но и украшения, и белые «античные» платья, и даже особый пасьянс, который она вроде бы сама и придумала. О мадам Рекамье будут написаны книги и сняты фильмы, а легенды, которыми красавицу окружали ещё при жизни, не исчезнут и до нашего времени. Одна из таких легенд гласит, что обиженный на мадам художник Давид будто бы написал из мести ещё один портрет Жюльетт, где она запечатлена совершенно обнажённой и, скажем аккуратно, не такой прекрасной, как хотелось бы. Этот портрет с неясной атрибуцией хранится в Шато де Булонь-сюр-Мер и датируется 1810 годом. Даже беглого взгляда на него достаточно, чтобы убедиться: та дама могла быть кем угодно, но только не Жюльетт Рекамье. Вот обстановка действительно похожа: кушетка, светильник, ниспадающие ткани… Жак-Луи Давид навряд ли стал бы сводить таким образом счёты с женщиной, которая охотно принимала его у себя в салоне на протяжении многих лет – например, в 1814 году его имя фигурировало в списке гостей, приглашённых послушать чтение небольшого рассказа господина де Шатобриана. Вместе с Давидом автора слушали мадам де Сталь, герцог Веллингтон, Бенжамен Констан, принц Август Прусский, Меттерних, Бернадот с супругой и другие, так и хочется сказать, официальные лица.

В Жюльетт влюблялись на протяжении всей её жизни – у неё была даже свита влюблённых, следовавших за ней куда бы она ни направлялась. Один из преданных почитателей – сын знаменитого ученого Ампера, по возрасту подходивший скорее воспитаннице мадам Рекамье, Амелии. Жюльетт была не только очень красива – она всегда проявляла к людям заботу, внимание и нежность, она помнила о нуждах каждого, наконец, она умела жить талантливо, как умеют только французы. Современники вспоминали, что мадам Рекамье играла на арфе и приятным голосом пела. Она знала, как создать вокруг себя исключительно располагающую атмосферу, и ощутить эту атмосферу мечтал в Париже всякий. Политические декорации, в которых довелось жить Давиду и Рекамье, менялись чуть ли не каждый год – вчерашние герои отправлялись то на гильотину, то в ссылку, – и если Давид после тюрьмы навсегда покончил с политикой, то Жюльетт мягко, но непреклонно отстаивала собственный взгляд на происходящее. Она, к примеру, поддерживала свою давнюю подругу Гортензию де Богарне, когда