Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Давид почти всегда работал с натуры, не «по воображению» – причём это касалось не только людей, но и предметов интерьера. Людей он, по методе Высокого Возрождения, вначале писал обнажёнными, с натурщиков, а затем «одевал» их в соответствующий эпохе костюм, не забывая ни о причёсках, ни о модных тогда украшениях. Что же до мебели, необходимой в интерьере, то она специально создавалась по рисункам, скопированным с античных ваз, – здесь неоценимую помощь Давиду оказывал знаменитый мебельщик Жорж Жакоб: именно он стал автором той самой кушетки, получившей впоследствии название «рекамье». Жакоб создал и кресло, на котором мадам Рекамье запечатлела кисть Франсуа Жерара, и много других выразительных предметов мебели, послуживших основой для знаменитого стиля ампир.
Успех картин Давида был колоссальным, но сам он – парижанин по рождению и по духу! – не мог позволить себе почивать на лаврах и наблюдать со стороны за вихрем революции. Уже осенью 1789 года его супруга вместе с другими жёнами художников принесла в Национальное собрание свои драгоценности, жертвуя их на нужды государства. Давид же, вступив в Якобинский клуб, объявил войну… Королевской академии живописи, с которой у него были старые счёты. Жак-Луи ратовал за полный слом старой системы образования, отмену привилегий для «действительных членов» и позволение любым художникам участвовать в ежегодных выставках Салона. Академия не спешила удовлетворять требования дерзкой знаменитости, и тогда Давид отправился за поддержкой в Национальное собрание, Якобинский клуб и к Парижской Коммуне. Вскоре был принят долгожданный декрет Национального собрания, открывший дорогу в Салон всем живописцам и скульпторам, – революция в парижском искусстве свершилась именно благодаря Давиду.
В те годы он весьма охотно берётся за портреты – особенно много заказов на женские («Портрет маркизы д’Орвилье» (1790, Лувр), «Портрет мадам Аделаиды Пасторе» (1791, Художественный институт, Чикаго)) – и совмещает в них достоверность, естественность и монументальность. Описывая работы Давида тех лет, искусствоведы нередко сталкивались с проблемами атрибуции – довольно часто художнику приписывали чужие полотна, тогда как его собственные входили в историю за авторством его учеников. Но сказанное, конечно, не относится к таким эпохальным (пусть и не оконченным) работам, как «Клятва в зале для игры в мяч» (эскиз, 1791, Версаль). Этот грандиозный групповой портрет был заказан Давиду на заседании Якобинского клуба – чтобы «самая энергичная кисть… француза-патриота, чей гений опередил революцию», запечатлела для потомков историческое событие. Давид попросил четыре года для создания картины, продумал композицию и начал работать над эскизами, понимая, что ему придётся непросто – в картине по замыслу должны присутствовать сотни персонажей, одетых к тому же не в римские тоги, а в современные костюмы. Но политическая обстановка в Париже менялась слишком быстро, работу над «Клятвой» пришлось прервать, и впоследствии Давид к ней уже не вернулся. В 1791 году художника назначили организатором всенародного праздника, который должен был увековечить в памяти парижан день перенесения праха Вольтера в Пантеон (поневоле вспомнишь «Мастера праздников и банкетов» Леонардо да Винчи!). Давид справился на ура: торжественную процессию, оформление, костюмы – всё вплоть до часа, когда надо было зажечь факелы, продумывал он лично. Устройство всех революционных празднеств с той поры поручалось именно Давиду – только он знал, как придать им величия, только его процессии становились «ожившими фресками».
Празднуя вместе со всеми французами, в политике Давид симпатизировал санкюлотам, и некоторые его друзья, не проявлявшие подобного радикализма, прекратили с ним всяческие отношения. Возможно, по той же самой причине от Давида в начале 1790-х ушла жена, убеждённая роялистка (потом она к нему вернётся). В октябре 1791 года избрали Законодательное собрание, 10 августа восставшие народные массы штурмом взяли дворец Тюильри, а в январе следующего года состоялось первое заседание Национального Конвента, куда вместе с другими якобинцами – Маратом, Робеспьером, Сен-Жюстом – был избран и Жак-Луи Давид. Дальше всё развивалось стремительно: художник стал членом Комитета народного образования и комиссии по делам искусств, затем – председателем Якобинского клуба(!), секретарем Конвента, а затем и его председателем (последнее – всего на две недели). В 1793 году стараниями Давида была окончательно упразднена Академия, взамен которой появилась Коммуна искусств – всё в соответствии с духом эпохи.
Давид увлечён множеством самых разных идей: к примеру, ему хочется установить во Франции памятники, прославляющие революцию, и переустроить Париж, придав ему более современный и рациональный вид. При этом художник-политик окружает невероятно бережной заботой уже имеющиеся памятники и музейные коллекции, в том числе конфискованные, – в этом он стопроцентный француз (во Франции, как известно, мирно соседствуют шедевры искусства разных эпох). В августе того же 93-го в Лувре был открыт первый публичный народный музей искусств, основу которого составили королевские коллекции; первым хранителем Лувра стал Юбер Робер, но и Давид принимал непосредственное участие в учреждении и становлении самого популярного на сегодняшний день художественного музея мира. Он успевал в те годы, кажется, всё: и расписывал занавес для Оперы, и рисовал карикатуры на англичан, и придумывал модели костюмов для чиновников, и организовывал празднества, и, разумеется, продолжал «быть художником» – более того, созданные Давидом в этот период времени работы считаются едва ли не лучшими его произведениями. Авторство его, повторимся, современное искусствознание часто оспаривает – характерный для художника колорит, а также излюбленные им приёмы (изображение фигур в профиль, их поднятые и вытянутые руки, размещение главных персонажей в тени и так далее) достаточно часто встречаются и в картинах многочисленных учеников живописца. Но нет сомнений в том, что самые известные работы революционного периода Давида созданы именно им – в первую очередь «Смерть Марата» (1793, Музей современного искусства, Брюссель). Давид и раньше выступал «художником-репортёром» кровавых лет – ему принадлежит беглый набросок с Марии-Антуанетты, когда её везли в телеге к месту казни, им же была подарена Конвенту картина, изображающая убитого Лепелетье де Сан-Фаржо[29] (ещё одного члена Конвента, голосовавшего – как и Давид! – за смертный приговор королю. Ярлык «цареубийцы» будет сопровождать художника чуть ли не до его собственной смерти). В изображении Марата, только что убитого Шарлоттой Корде, давидовский гений превзошёл сам себя.
Жирондисты – противники якобинцев (а значит, и Давида) – люто ненавидели «друга народа» Марата. Его обвиняли в измене и требовали предать суду, а лучше – казни. Давид,
