Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев
24 февраля. Скандальный инцидент не заставил себя долго ждать.
В середине дня я увидел нашего хозяина Иштвана, бегущего ко мне через поле, где он работал, а я занимался с разведчиками.
– Фюхаднадь Андраш, – кричит Иштван, – идеген орос катона, идеген орос катона! – И, задыхаясь, он показывает рукой в поле, повторяя только одно слово «лоо».
Я взглянул в указанном направлении и увидел пехотных солдат, что-то делавших возле его лошадей. Поодаль стоял его сын Лаци в каком-то мрачном оцепенении. Крикнув разведчиков, я ринулся наперерез солдатам, уже уводившим отпряженных лошадей.
– Стой! – заорал я. – А ну, отдай поводья!
Передо мной оказался здоровый парень в гимнастерке с расстегнутым воротом и голубыми погонами десантника на плечах. Морда наглая с типичным прищуром подмосковской шпаны.
– А ну, сойди с дороги, лейтенант, – сквозь зубы, подражая блатнякам, процедил парень, – худо будет.
В руках у меня ивовый прут, каким я обычно пользуюсь на занятиях в качестве указки. Сильный взмах этого прута, и вот уже поперек щеки у парня наливается пунцовый рубец. Этого не ожидали ни он, ни его товарищи. Опомнившись, они было схватились за финки, но Логинов кого-то треснул прикладом по голове, Серега Жук сильным ударом в челюсть кого-то сбил с ног, а Борька Израилов и Квасков уже крутили руки тому парню, который держал поводья лошадей. Я подходил к каждому, сдирал с них погоны и с остервенением хлестал ими по щекам. Такого они не ожидали.
Я не думал о том, имею ли я на это право! Я знал: мародерство необходимо пресекать в корне. И если бы мне тогда кто-нибудь оказал сопротивление, не задумываясь я бы вынул пистолет и выстрелил.
К месту происшествия уже шел представитель Смерша. Я изложил ему суть дела, и он приказал арестовать мародеров и запереть их в бункер, составив предварительно акт. Десантники не на шутку струхнули, стояли понурые, огрызаясь друг на друга.
Вскоре пришел капитан, с голубыми летными погонами, в фуражке с «крабом» и крылышками. Чуб светлых волос выбивался из-под козырька.
– Что произошло? – спросил он резко и вызывающе.
– Слушай, капитан, – ответил я как можно спокойнее. – Нам ведь сотрудничать придется. Вместе воевать. Стоит ли конфликтовать-то? Мы – не летчики, в обиду себя не дадим. Мы – артиллеристы! Пока я твоим ребятам только морду набил. В другой раз – пойдут в штрафную. Я ведь тоже из Москвы. Ты про Сухаревку слышал когда-нибудь?
– Где они? – спросил капитан миролюбиво.
– Вон, в бункере, – ответил я и отворил тяжелую металлическую дверь винного погреба, какие имеются у мадьяр в любом деревенском доме.
– Выходи! – крикнул капитан властным и твердым голосом.
Солдаты поднимались наверх понурые, настороженно озираясь. Капитан молча подошел к первому из них, поскрипел зубами, сплюнул и молниеносно двинул ему слева под ложечку. От неожиданности и боли солдат скрючился, но тут же, получив справа удар в челюсть, свалился в нокауте на землю. Двое других стояли молча, в полной растерянности.
– Воды! – крикнул капитан, обращаясь уже к нашим солдатам.
Те быстро притащили ведро от колодца, и капитан с размаху окатил лежащего.
– Встань, гнида, – сказал капитан с оттенком глубокого презрения.
Солдат, пошатываясь, встал.
– Ступайте. Шагом марш! – прикрикнул капитан и, обращаясь ко мне, сказал вполне миролюбиво: – Ты не обижайся, старшой. А работать мы будем вместе! Я пээнша один 351-го стрелкового – Воронцов Володька. Будь здоров. Пока!
И он улыбнулся добродушно и весело. В своем полку, да и в дивизии, капитан Воронцов пользовался заслуженной славой храбреца, бретёра и веселого собутыльника.
25 февраля. Воскресенье. Из Яс-Караеню до нас долетают отдаленные звуки колокольного звона. Наши хозяева идут к мессе. Иштван в черной венгерке и черных чакчирах, в лакированных сапогах бутылками. Лаци в современном шерстяном костюме и фетровой шляпе. Женщины в нарядных шелковых платьях, в накрахмаленных кружевных чепцах и лакированных чижмах – венгерских дамских сапожках. На плечах у всех троих цветастые кашемировые шали, а в руках маленькие молитвенники.
Мы втроем – Микулин, Маслов и я – домовничаем. Колычев же пропадает у своей «бабы», и мы его почти не видим.
– Интересно-то как, – говорит вдруг Миша Маслов, как бы ни к кому не обращаясь.
– Что интересно? – лениво спрашивает Микулин.
– Да вот, колокола звонят. Люди в церковь идут, молиться будут. Проповеди слушать будут.
– Сегодня наш Князев проповедь солдатам читал – так это куда интересней. – Микулин засмеялся. – Прихожу я во взвод связи, а там политинформация. Солдаты и спрашивают у Князева: «Почему, мол, в Венгрии у бедняка по три коровы?»
– И что же ответил Князев? – осведомляемся мы.
– Князев объяснил солдатам, что ради пропаганды венгерское правительство будто бы перед приходом советских войск специально раздавало мадьярским беднякам скот и птицу, предварительно вывезенные из нашей страны. Наш парторг еще призывал к бдительности, призывал не поддаваться на провокации и не заглядывать к мадьярам в коровники.
Под вечер мы своей компанией отправились на прогулку в село. На окраине, у самой дороги, живет ковач – кузнец – веселый и общительный мужик. Как и все мадьяры его возраста, с пышными, закрученными вверх усами. Теперь горячая пора: целыми днями в его кузнице идет ковка лошадей, и даже сегодня, в воскресный день, он стоит у наковальни. Идут к нему и окрестные мужики-крестьяне, и наши артиллеристы из конных батарей, и обозники из пехоты.
Глядя на меня и весело подмигивая, ковач говорит:
– Мадьяр байус, нодь ван ёо. – И, лихо закрутив кольца своих усов, добавляет: – Карашо!
Ковач намекает на то, что настоящий, лихой офицер непременно должен иметь пышные усы с закрученными концами – такова традиция венгерской армии. И в этом смысле, своими усами, я похож на мадьяра.
У ковача четверо ребятишек. Но особенно хороши младшие – Михай семи лет и Маришка четырех. С поразительной быстротой они перенимают русские слова, и наши солдаты с умилением слушают, как Михай и Маришка дуэтом напевают:
Вы-ха-дыла набрэк Ка-тю-ща,
Навысок на-брэг кру-той.
27 февраля. Распоряжением по бригаде установлено патрулирование по территории дислокации наших войск. И первым на дежурство, естественно, назначили меня – это, мол, прямая обязанность разведки. Я не спорил. В сопровождении отделения солдат, из наших же разведчиков, толмача дяди Миклоша пошли мы обходить окрестные хутора. И наш толмач, обращаясь к хозяину или хозяйке, приветливо спрашивает:
– Йдеген мадьяр ван?
– Ниньч, ниньч, – испуганно отвечает хозяин или хозяйка, косясь на наш отряд.
– Идеген катона ван? – продолжает опрос
