Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
Французские корабли, бросившие якоря в заливе Бентри-Бей, номинально находились под командованием осторожного адмирала Буве. Вся эта авантюра адмиралу очень не нравилась, и впереди он не видел ничего, кроме катастрофы. Он ожидал непогоды и заявил, что не может рисковать флотом в течение того времени, какое понадобится Груши для высадки десанта.
Человек, подобный темпераментному Мюрату или импульсивному Ланну, разразился бы хохотом, отодвинул бы адмирала локтем и приказал бы начать высадку, но Груши был слишком большим формалистом, чтобы вести себя подобным образом. После шумной ссоры с адмиралом он заперся у себя в каюте и принялся строчить длинный и подробный рапорт. Когда он поставил последнюю точку над «1», корабли уже были во Франции. Расстроенный Гош, прочтя этот рапорт, обругал Груши «жалким писакой». Наполеону же еще придется в предстоящие годы оценивать способности Груши в более резких выражениях. История согласилась с ними обоими.
Злосчастный Эмманюэль, который не дотянулся до славы совсем на чуть-чуть, просил разрешения повторить попытку, но в этом ему было отказано. Много лет спустя, когда ему пришлось как-то раз заговорить в Париже на резком языке ирландских националистов, он заявил: «Мне бы надо было схватить Буве за шиворот и выбросить его за борт!»
После неудачи в заливе Бентри-Бей Груши был назначен командующим тяжелой кавалерией и направлен на Итальянский театр военных действий, где и встретил Наполеона. Но для дальнейшей судьбы этих людей было бы много лучше, если бы их пути не пересекались.
Монси, сражавшийся при жаре более сорока градусов за Пиренеями, тем не менее получал от этих сражений удовольствие. После бездействия, длившегося в течение пятнадцати лет, он делал большие успехи на своей новой должности и уже считал себя стратегом первой величины. Он давно уже мог обратиться к своим родным, которые затратили столько времени и денег, чтобы вытащить его из армии и вернуть к занятиям юриспруденцией и спросить: «А я вам что говорил?!»
Бернадот, старший сержант и большой любитель «посидеть на заборе» во времена взятия Бастилии, пришел к выводу, что парижские республиканцы теперь в выигрышном положении, и поспешил примкнуть к ним. Он блистательно сражался под командованием бывшего торговца галантереей Журдана в Самбра-Маасской армии. А где-то рядом, за холмами, возглавляя атаки легкой кавалерии, скакал бывший рядовой кавалерист Ней. Он был уже капитаном, и его начали отличать за стремительность атак и изобретательность на поле боя. Здесь же был и Сульт, учтивый и вежливый молодой офицер. Здесь же был и Удино, когда-то мечтавший стать почтенным пивоваром, но предпочевший водить гренадеров в рискованные атаки против вражеских батарей. Мортье, сын фермера, и Сюше также сражались, прокладывая себе путь к победам. Воевал и неисправимый ругатель Ланн, бывший ученик красильщика. В это время Ланн сражался на Пиренейском полуострове. Брюн, этот несостоявшийся бард левых скамей, становился известным в театрах Италии и Швейцарии. Сен-Сир, когда-то обучавшийся инженерному делу и мечтавший стать прославленным актером, служил в Вогезах, где его талант чертежника пользовался большим успехом у генералов, нуждавшихся в точных картах театра военных действий. Каждый из них прошел через огонь битв, и каждый достиг больших успехов в своей профессии — частично по причине великолепных возможностей, существующих для этого в республиканской армии, частично по причине собственной их смелости и военных талантов. Их достижения тем более должны были производить впечатление, если учесть, с каким человеческим материалом имели дело эти офицеры. Патриоты, сражавшиеся под их командованием, обладали перед своим сверхдисциплинированным противником только одним преимуществом — преимуществом энтузиазма, но не произвели бы впечатления на профессионального военного, если бы ему пришлось принимать парад французской колонны, отправляющейся на фронт. Вот наглядное описание того, что представляли собой рекруты на первом этапе войны, данное Ленотром: «…На ногах они носили сабо, одеты были в потрепанные вещички из лавок старьевщиков… карманьолки, заношенная форма караульных, драгунские шлемы без кожи или конских хвостов, соломенные шляпы, в которых они держали ложки и трубки, лишенные пуговиц жилеты и штаны, состоящие из одних дыр. С голой грудью, бесшабашные, подозрительные и героические, они шли вперед, готовые безропотно умереть, но не подчиняющиеся никакой дисциплине. Они выпивали, пели и всячески согревали себя; они останавливались отдыхать в тени и танцевали вокруг лагерных костров».
Именно с толпами таких оборванцев старший сержант Лефевр, галантерейщик Журдан, бывший граф Серюрье, Массена, Ожеро и, наконец, Наполеон Бонапарт рассеяли армии королей и монархий, как буря разносит солому. Именно с несколькими тысячами этих фанатично преданных республике людей Гош и Келлерман одерживали победы, слух о которых обходил весь мир, победы, повергавшие тиранов в трепет. Благодаря этим людям маршалы империи получали возможность ставить своих лошадей в конюшни Вены, Берлина, Мадрида, Рима, Венеции, Каира, Варшавы и Москвы, и, для того чтобы вернуть Францию к ее прежним, естественным границам (Рейн, Альпы и Пиренеи), понадобились усилия миллиона вооруженных людей. «Я побед не одерживал, — писал Наполеон Директории поздней осенью 1796 года, — они одержаны смелостью и умением моих солдат». Это заявление не было каким-то особым самоуничижением, хотя и было высказано при попытке убедить директоров отменить их приказ, согласно которому он должен был разделить командование победоносной Итальянской армией с Келлерманом. В тот момент он взвешивал каждое свое слово — ведь реакция санкюлотов на его первую, зажигательную прокламацию была мгновенной. И это понятно, потому что она, в сущности, была приглашением солдатам нахватать столько добычи, сколько они могли унести в своих ранцах. Однако сколько бы смелыми и неутомимыми ни были эти люди, они никогда бы не достигли таких успехов без полководческого таланта тех, кто их вел: красильщиков и пивоваров, юристов и актеров. Эти полководцы поднимали Наполеона вверх по ступеням трона, и это их кровь, пот, корысть и личная преданность удерживали его на нем, пока империя не рухнула под ударами до зубов вооруженного континента. Тогда его оставили все, кроме одного. Пресыщенные богатством и постаревшие, они жаждали комфорта домашнего очага и общества своих семей, и с их уходом рухнули строительные леса, поддерживающие империю. Многое из того, что было великолепно, и многое из того, что было несправедливо и грязно, погибло под ее развалинами.
Пока неупомянутым оказался только один маршал. Князь Понятовский, мечтательный чернобровый поляк, не принимал участия в войнах республики. Он ждал своего часа в Варшаве, пока боевой клич «Liberte, Egalite, Fraternite»[6] не сменился
