Дэвид Шилдс - Сэлинджер

В моей жизни был всего лишь еще один случай, когда я почувствовала, что письма имеют действие, равносильное обольщению, обольщению словами. Это был человек, отбывавший пожизненное заключение в тюрьме за двойное убийство. В женщину он мог вложить только слова, и он делал это очень хорошо. Сэлинджер был письмом, которое Холден Колфилд написал только мне одной. В этом письме Холден Колфилд рассказывал мне, какая я замечательная, совершенная, приятная и блестящая. Это было довольно сильным наркотиком. Единственным наркотиком, который я попробовала в колледже.

Он предложил мне звонить за его счет.

– Это Джерри? – начала я, когда в тот первый вечер он поднял трубку. – Говорит Джойс Мэйнард.

– Неужели? Великолепно! – ответил он. Он немного запыхался. – Я только что был внизу, в саду. Сажал помидоры. В этом году все губит черная тля. Да о чем это я тебе рассказываю? Все жаждут твоей крови, хотят сделать из тебя сенсацию.

С момента, как мы начали обмениваться письмами, я всегда знала, что мы встретимся. Сомнений в этом никогда не было. Это никогда не обсуждалось. Это считалось само собой разумеющимся. С одной стороны, я дождаться не могла встречи с ним. С другой стороны, я опасалась, что, может быть, разочарую его, и встреча не будет соответствовать переписке. Конечно, я оказалась права, хотя наша первая встреча, состоявшаяся после того, как я набралась смелости для поездки к нему, была замечательной. В начале июня учеба закончилась, и тогда-то я и поехала на встречу с Джерри. Меня воспитали в убеждении, что мне предстоят большие, важные дела, и встреча с Сэлинджером указывала на то, что так оно и будет.

Мать Джойс Мэйнард за шитьем.

Мой любимый учитель английского из старшей школы ехал в Гановер и подвез меня. Он одним из первых поощрил мое творчество и был настоящим другом. Знаю, что многие сегодня оглядываются на всю эту историю и задаются вопросом: «Да что там происходило?»

Эта сторона дела заставляет меня огорчаться – я действительно любила мать и знала: она – замечательная женщина. Но она в известной мере предложила меня Сэлинджеру. Она сшила мне платье, в котором я пошла на первое свиданье с Джерри. Платье было сшито из материи для занавесок в детской комнате. На ней был алфавит. Я была очень худой, так что материи на платье пошло немного.

Джойс Мэйнард, 1973 год.

В сущности, платье было трапециевидного силуэта, очень коротенькое, и застегивалось на две очень большие пуговицы на плечах. Достаточно было расстегнуть эти пуговицы – и платье падало на пол. На платье было два больших кармана, которые мать украсила аппликациями: на одном кармане была буква А, на другом – буква Z. Очень яркая расцветка. Очень короткое платье, похожее на то, что я носила в первом классе. В этом-то платье я и была в день нашей первой встречи.

Он помахал поднятой рукой, словно садился в отплывающую лодку. Он фактически перепрыгнул через перила, очень по-мальчишески и очень грациозно. Он был вроде художника, работающего на дому, и мы сразу же начали близкое знакомство. Я обняла его. Он ответил мне объятиями. Первое, что сказал Сэлинджер, было: «У тебя есть часы». У меня были очень большие, мужские часы. Он явно изучил мою фотографию из New York Times.

«Да, мы земляки, это точно», – сказал он.

У меня сердце подпрыгнуло. В обществе Сэлинджера я провела менее часа, но испытывала чувство, какого раньше никогда не испытывала.

«Я ждал тебя долго, – сказал он. – Если б я не знал тебя лучше, я бы сказал, твое место – здесь».

Я прыгнула на переднее сиденье его маленького BMW. Прежде я не видела BMW с механической коробкой передач. Мне казалось, что я очутилась в каком-то французском фильме. Он вел машину быстро и умело, но время от времени оглядывался на меня, сидевшую на пассажирском сиденье, и улыбался. Мы мчались по дорогам Нью-Гэмпшира и Вермонта, по крытым мостам, взбирались на холм, на котором стоял его дом. Разговор начать было трудно. С другой стороны, казалось, говорить что-либо вообще нет нужды. Впервые за всю мою сознательную жизнь я не чувствовала необходимости в речи.

В доме ничего особенного не было. Повсюду штабеля книг и кинофильмов. Комната Пегги был забита роликами кинолент. В гостиной стояли обитые бархатом диваны и громоздились горы номеров New Yorker. С передней террасы открывался вид на гору Аскатни. В доме не было никаких личных предметов, альбомов с фотографиями, писем. Его спальня и кабинет находились в другом крыле дома, но там я побывала позже.

Ничто в доме не показалось мне странным. Все выглядело совершенно естественно и подтверждало убеждение, в котором я была воспитана: мне предстояло совершать важные дела, и я проводила время с замечательным человеком. Мне предстояло научиться многому.

Он приготовил вазу попкорна, запустил фильм, погасил свет. Это было время кино. В тот первый вечер мы смотрели «39 шагов» – это был один из его любимейших фильмов. Потом мы поболтали, и я пошла спать.

Дом, в котором Сэлинджер прожил с 1967 по 2010 год.

Спала я в комнате Пегги. Ее не было дома, она уехала играть в баскетбол, а потом проводила время с приятелем. Вернуться домой она должна была очень поздно. Мэтью провел вечер с нами. Так я познакомилась с Мэтью, который оказался очень приятным, веселым, забавным, очаровательным двенадцатилетним парнем.

Пегги вернулась далеко за полночь, очень поздно. Во время первого визита я поняла, что он очень критически относится к дочери, не так, как к сыну, но Пегги была сильной и жесткой особой. Немногие осмелились бы спорить с Дж. Д. Сэлинджером, а она спорила с ним. Не думаю, что Маргарет была более строптивой, чем другие шестнадцатилетние девчонки. Она просто выполняла свои обязанности, и это изумило меня, поскольку свои обязанности я не выполняла.

Не помню, чтобы мое присутствие в доме, мой визит к их отцу как-то смущало детей Джерри. Необычным было все. Необычным был Дж. Д. Сэлинджер. Что такое нормальная жизнь? Жизнь Дж. Д. Сэлинджера.

Было понятно, что я собираюсь встретиться с ним снова. Через десять дней после того, как я начала летнюю работу в качестве стажера-редактора в New York Times, Джерри провел пять часов за рулем, чтобы подобрать меня в Нью-Йорке. Я на лето была замурована в доме из песчаника на Манхэттене. Когда он остановился напротив этого дома на 73-й Западной улице, я бросилась в его объятья. Он коснулся моих волос. «Господи, я целую вечность ждал этого», – сказал он.

Мы купили пакет бубликов и прогулялись по Верхнему Вест-Сайду. Затем он развернул машину и мы еще целых пять часов мчались обратно, в Нью-Гэмпшир.