Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Чтобы избежать такого развития событий, Карл Линдхаген предложил как можно скорее изъять со счетов французских банков все находившиеся там вклады Нобеля и поместить в другое надежное место, одновременно решая вопрос с домицилем, которым всенепременно должна была стать Швеция, законы которой о завещании были куда более гибки (а точнее, куда хуже прописаны), чем во Франции, и в судебной системе которой Линдхаген чувствовал себя как рыба в воде. Так как Нобель в последний раз был зарегистрирован в Швеции как житель Стокгольма, то формально суд этого города и должен был решать все вопросы, связанные с завещанием. С учетом этого факта Линдхаген и обратился за официальным утверждением завещания в городской суд столицы Швеции.
* * *
Все вроде было замечательно, и в январе Сульман сначала отправился на родину супруги, в Христианию (нынешний Осло), где встретился с тогдашним спикером норвежского стортинга Сивертом Нильсеном, а также рядом депутатов и заручился их обещанием от имени стортинга взять на себя миссию по присвоению премии мира.
Затем Сульман с супругой направился в Париж, где встретился с генеральным консулом Швеции Густавом Нурдлингом. Тот выразил готовность содействовать воле покойного, который был его близким другом, быстро уяснил всю сложность задачи, которая стояла перед Рагнаром, и порекомендовал ему в качестве консультирующего юриста адвоката Поля Куле. Куле и объяснил Сульману, что если дети Роберта опротестуют завещание во французском суде, и если там встанет вопрос о домициле Альфреда Нобеля, то Стокгольм, где он жил очень недолго, будет в таковом качестве отвергнут, особенно с учетом 17 лет, прожитых Нобелем в Париже и нескольких лет в Сан-Ремо и наличием у него и там и там недвижимости. На этом основании французские судьи признают домицилем Нобеля Францию или Италию, но никак не Швецию. Выходило, что единственной возможностью добиться признания шведского домициля для усопшего было объявить его последним местом постоянного жительства Бофорс и поместье Бьёркборн, хозяином которого он де-факто являлся. В этом случае компетентным окружным судом в решении вопросов, связанных с наследством, должен был быть объявлен суд округа Карлскуга, в котором находился этот город, расположенный неподалеку от Бофорса, и, как показала жизнь, это оказалось к лучшему.
Густав Нурдлинг помог Сульману оформить все документы, необходимые для того, чтобы французские власти видели в нем законного душеприказчика Альфреда Нобеля по законам Швеции, что вызвало понятный взрыв недовольства со стороны противников завещания, объявивших полученные Сульманом документы подделкой. Больше того, дети Роберта начали активно призывать Эммануила присоединиться к ним и тоже потребовать оспорить завещание. Нурдлинг отнюдь не хотел ссориться с племянниками Нобеля, а потому начал уговаривать Сульмана найти с ними точки взаимопонимания.
Поскольку как раз в те дни в Париж прибыл Эммануил, Нурдланд уговорил Рагнара с ним встретиться. Встреча оказалась плодотворной: Эммануил рассказал, что остается верен своему мнению, что последняя воля дяди должна быть полностью выполнена, но предупредил собеседника, что его кузены готовятся к борьбе и подадут иски против завещания. Одновременно он посетовал на то, что публикации в газетах нанесли серьезный удар по позициям «Бранобеля». Сульман в ответ заявил, что не станет торопить события и будет согласовывать с ним все вопросы о продаже акций Нобеля в компании, чтобы нанести ей минимальный ущерб.
Одновременно Сульман вместе с прибывшим в Париж Лильеквистом организовал опись личного имущества Нобеля в Париже и Сан-Ремо, а затем отправился в Лондон, где для улаживания всех дел, связанных с наследством, нанял адвоката Уоррена Джонстона, а заодно встретился с директорами компаний Нобеля в Англии и Шотландии.
Все это время Сульман не мог спокойно спать от мысли, что вопреки своему складу характера волею судьбы оказался втянутым в интриги и финансовые склоки с семьей его патрона. Это отчетливо видно из письма, которое он пишет Людвигу 20 февраля 1897 года: «Вам, разумеется, известно, что некоторые шведские газеты открыто поддерживают идею полного непризнания завещания и в этой связи вероломно обрушились с личными выпадами против Вашего дяди. Позвольте заметить, что если бы нам пришлось иметь дело только с Вами, Эммануэлем и Яльмаром, положение вещей было бы совсем иным. Лично я стремлюсь только к тому, чтобы исполнители завещания сохранили хорошие отношения с семейством, и постараюсь сделать все возможное, чтобы добиться этого. В то же время я должен помнить, что нельзя поступаться возложенными на меня обязанностями…
Поверьте, Людвиг, если бы я мог достойно отойти от этих дел, я непременно так и поступил бы. Все это серьезно мешает мне в жизни и в работе. При данном положении вещей мне приходится играть роль буфера в многочисленных столкновениях противоречивых интересов. С этим, однако, ничего не поделаешь, но я, безусловно, окажусь предателем, если не отдам предпочтения воле Вашего дяди. Эммануэль пообещал оставаться моим другом, даже если у него возникнут разногласия по существу дела. Вправе я ожидать того же и от Вас?»[94]
Вернувшись во Францию, Сульман приступил к операции по изъятию всех ценных бумаг Альфреда Нобеля, хранившихся в пяти различных французских банках. Изъятые ценные бумаги и средства сначала переправлялись в шведское консульство на улице Пепиньер, где «атташе консульства составляли их опись. Затем их упаковывали в пачки, пачки складывали в один пакет, пакет запечатывали и отвозили на Северный вокзал в отдел по перевозке финансов, откуда они и доставлялись в Лондон и Стокгольм». А именно в лондонскую контору банка «Union Bank of Scotland» и в частный банк «Enskilda Banken» в Стокгольме.
В то время французская почта не страховала отправления на сумму свыше 20 тысяч франков, и поначалу Сульман намеревался сам везти миллионы в чемоданчике через границы, но быстро понял, что это слишком опасно. Поэтому он обратился к давним конкурентам Нобелей – банкирскому дому Ротшильдов. Последние согласились оформить страховку, но потребовали, чтобы предельная стоимость ежедневных отправлений не превышала двух с половиной миллионов франков одним «грузом».
Сульман вспоминал: «Уложив в банке документы в портфель, мы с Нурдлингом наняли кабриолет до консульства (шведского. – Ф. К., П. Л.). Я сидел с револьвером наготове на случай открытого нападения или подстроенного столкновения с другим экипажем – обычная уловка парижских преступников того времени. Тот же способ перевозки использовался нами для поездок в Гар-дю-Нор. Сегодня может показаться странным, что мы прибегли к столь сложным ухищрениям, вместо того чтобы поручить банку организовать перевод документов. Причина, разумеется, была в том,
