Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Глава третья
Победа
Лучше десять лет вести переговоры, чем один день – войну.
А. А. Громыко
Головная боль с Софи Гесс накладывалась на целый ряд других препятствий по исполнению завещания, которые предстояло преодолеть. Одно из них было связано с королем Швеции Оскаром II, который был резко против учреждения премии за вклад в дело мира и не хотел, чтобы финансы уходили из страны даже в форме премий за мировые заслуги. Он пригласил Эммануила Нобеля к себе и в резкой форме убеждал его воспрепятствовать исполнению завещания. «На вашего дядю воздействовали фанатики мира, а особенно – эта австрийка!» Очевидно, король дал понять, что в его власти было благотворно повлиять на исход дела, отталкиваясь от «погрешностей» в тексте завещания. Кроме того, Оскар II сообщил, что может вынудить Королевскую академию отказаться от присуждения премии в области науки.
Надо отдать должное Эммануилу, который не побоялся возразить королю. «Сир, – сказал он, – мне не хотелось бы пренебрегать моим долгом перед потомками и отказывать науке в средствах, которые принадлежат ей и никому другому». Услышав такой ответ, король даже прервал аудиенцию, но любопытно, что впоследствии он резко изменил свое отношение к премии и 21 мая 1897 года издал указ, в котором министру юстиции предписывалось «предпринять юридические шаги в отношении государственных и общественных органов, необходимых для вступления завещания в законную силу».
Когда Эммануил рассказал эту историю своему русскому адвокату, тот пришел в большое волнение и советовал срочно возвращаться в Петербург, опасаясь, что в противном случае ему не избежать ареста за оскорбление короля.
Шведский историк Эрик Бергенгрем отмечал, что именно принципиальная позиция Эммануила стала решающим фактором в появлении Нобелевских премий. Такого же мнения был Нильс Столе, занимавший пост директора Нобелевского фонда с 1948 по 1972 год.
Этот королевский указ, по сути, предписывавший суд признать законность завещания, вызвал большое разочарование наследников. Теперь им оставалось уповать на то, что Королевская академия и Каролинский институт откажутся от предложения Нобеля взять на себя роль жюри по определению лауреатов премии его имени. И надежды эти были не столь уж безосновательны: среди академиков появилась группа, которая утверждала (и справедливо), что «Академия, принимая решение, должна очень серьезно взвесить, может ли или хочет ли она принять возложенное на нее Нобелем поручение», и готова ли она «подвергнуться всевозможным неудобствам, интригам и клевете, которые, вне сомнения, будут способствовать такому поручению…».
Те, кто утверждал, что академии следует держаться подальше от всего, что связано с завещанием Альфреда Нобеля, считали, что следует договориться с наследниками так, чтобы каждое учреждение получило согласованную с ними долю капитала Нобеля и затем распоряжалось бы им по своему усмотрению, и уж во всяком случае не делать никаких заявлений и не принимать никаких решений, пока суд не сказал последнего слова по претензиям членов семьи покойного. Но нашлись и те, кто думал по-другому, справедливо считая, что академия обязана взять на себя миссию, возложенную завещанием, поскольку исполнение великого замысла Нобеля значительно поднимет престиж шведских научных учреждений, будет способствовать развитию шведской науки и увеличит роль Швеции на мировой арене.
Окончательно этот спор решило голосование, закончившееся грандиозной победой сторонников второй точки зрения: за предложение, чтобы Шведская академия заявила о своем нежелании или невозможности принять на себя поручение Нобеля, проголосовали только два академика, в то время как за предложение взять на себя эту миссию – десять.
К концу мая 1897 года этот вопрос был окончательно улажен. Одновременно все это время продолжалась работа по оценке состояния Нобеля и превращения его в ценные бумаги, и здесь Сульмана особенно волновало его обещание Эммануилу сделать все, чтобы интересы «Бранобеля» пострадали от этого процесса в наименьшей степени. Одновременно надо было уладить множество формальностей, связанных с описью имущества Нобеля в России и точной оценки его стоимости. Тогда же в мае 1897 года судебный пристав И. А. Плахов доносил в Петербургскую казенную палату: «Имею честь сообщить, что по определению С. Петербургского столичного мирового судьи 29 участка, изложенному в исполнительном листе от 16 мая 1897 г. за № 102, охранено мною после смерти шведского подданного инженера Альфреда Нобеля, проживавшего в Выборгской части, 2 участка, по Сампсоновской наб., д. 13/15, движимое имущество, заключающееся в паях и процентных бумагах на сумму 1 193 600 рублей». Сохранился относящийся к тому же периоду и журнал описи «русского» имущества покойного, где отмечалось, что от правления «Бранобеля» получено уведомление о наличии на счету Альфреда Нобеля по книгам товарищества на 1 января 1897 года еще 1 086 194 рубля, из них 491 957 рублей золотом. Упомянутые только в этих документах суммы дали в итоге 2,27 миллиона рублей, что по тогдашнему курсу составляло 3,84 миллиона шведских крон.
Сульман охотно принял предложение Эммануила приехать для решения всех вопросов в Петербург, но вскоре выяснилось, что за ним туда же увязались Яльмар Нобель и супруги Ридденстольпе, настаивавшие на своем участии в переговорах по поводу наследства, и это отравило Сульману поездку, а заодно, по сути, сорвало переговоры с Эммануилом. Тем не менее общую стоимость активов Нобеля в России установить удалось – она составила 5 232 777,45 кроны (17 процентов всех его активов в мире). Окончательно все проблемы с Эммануилом Нобелем Сульман уладил во время своего приезда в Петербург в декабре того же 1897 года. Была достигнута договоренность, что за ним и российской ветвью семьи в целом останутся акции «Бранобеля», после чего Эммануил окончательно поддержал душеприказчиков дяди, и шведская ветвь утратила надежду перетянуть его на свою сторону.
К этому времени начала вырисовываться общая стоимость состояния Нобеля, а значит, и сумма, которая будет вручаться будущим лауреатам Нобелевской премии. «Назывались разные цифры, и, наконец, прозвучали суммы в 150 000–200 000 крон на каждого лауреата, что соответствовало средней зарплате профессора за 20 лет. По некоторым подсчетам это означало, что каждая отдельная Нобелевская премия вдвое больше годового премиального бюджета Французской академии…. Среди прочих международных откликов на завещание самого Альфреда Нобеля наверняка особо порадовала бы реакция Le Figaro. Наконец-то настал его большой реванш. От оскорблений в его адрес в ошибочной заметке по поводу смерти брата Людвига теперь не осталось даже воспоминаний. Завещание остается величественнейшим
