Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Итого, за неделю «вооруженная банда душеприказчиков» смогла переправить 125 пакетов на астрономическую по тем временам сумму 2 500 000 франков. Самое пикантное во всем этом было то, что как раз в те дни в Париж, чтобы попытаться оспорить завещание Нобеля во французском суде, прибыли Людвиг и Яльмар Нобели вместе с графом Ридденстольпе. Разумеется, они явились на прием к генеральному консулу, чтобы заручиться его поддержкой. Нурдлинг оказался в крайне щекотливой ситуации и решил организовать «ужин согласия и примирения» между прибывшей троицей и Рагнаром Сульманом. За столом Яльмар стал требовать от Рагнара признать, что подлинным местом жительства Нобеля все-таки был Париж, и значит, правомочным органом по рассмотрению спорных вопросов, связанных с завещанием, является именно французский суд. Сульман в ответ заметил, что, конечно, об этом можно поспорить, но спор этот имеет чисто теоретическое значение, так как все деньги Нобеля уже выведены из Франции.
После этого за столом воцарилась тишина, затем Яльмар начал обвинять Рагнара во лжи, но Нурдлинг подтвердил, что тот говорит правду. Однако отказываться от борьбы за те деньги, которые они считали своими, ни Яльмар и Людвиг Нобели, ни другие члены их партии никак не собирались. Они всё еще надеялись на то, что французский суд признает, что рассмотрение всех вопросов, связанных с завещанием Нобеля, находится в его юрисдикции, подали соответствующий иск, а заодно попытались наложить арест на имущество Альфреда Нобеля в Германии и других странах и остановить торги по продаже его недвижимого имущества во Франции. В связи с этим Сульману пришлось обратиться за помощью к куда более знаменитому (и дорогому) адвокату, чем Поль Куле, – будущему премьер-министру Пьеру Вальдеку-Руссо, но и тот признал, что дело сложное и исход его неизвестен.
В итоге 6 апреля 1897 года парижский суд признал, что правом решать судьбу завещания Альфреда Нобеля обладают только их шведские коллеги, и таким образом Яльмар и Людвиг Нобели и иже с ними потерпели сокрушительное поражение. Аналогичные решения приняли суды и других стран.
* * *
Впрочем, еще до решения парижского суда драматические события развернулись в Швеции. Все началось с того, что внутри шведской линии Нобелей произошел раскол. Профессор Яльмар Шёгрен подал иск против Яльмара и Людвига Нобелей с требованием объявить недействительным пункт завещания Нобеля о доле этих двух племянников, так как он нарушил права супруги профессора на будущее наследие ее дяди. При этом иск против Людвига слушался в Стокгольмском суде, а против Яльмара – в суде округа Карлскуга, то есть по месту жительства их обоих. В итоге 9 февраля стокгольмский суд объявил себя неправомочным в этом вопросе, а вот суд Карлскуги 13 февраля, наоборот, заявил, что все дела, связанные с завещанием, находятся в его юрисдикции, поскольку покойный был жителем округа Карлскуга. Таким образом, в вопросе о том, в каком суде должны окончательно решаться все споры, была поставлена окончательная точка. Но борьба за посмертное право Альфреда Нобеля распорядиться своими деньгами так, как он считал нужным, все еще была впереди.
Готовясь к судебным баталиям, шведская ветвь семьи Нобелей инспирировала в газете «Vart land» (Наш край) серию из трех статей, явно написанных очень опытным юристом. В первой статье утверждалось, что завещание не может иметь законной силы в рамках формального права, нарушает права законных наследников и вдобавок непатриотично, что дает повод его отвергнуть за малейшую неточность. Во второй проводилась мысль, что речь идет о чисто семейном, а не общественном деле, и назначенные Альфредом Нобелем исполнители попросту не имеют ни морального, ни юридического права в это дело вмешиваться, а их полномочия – фикция. Наконец, третья статья развивала эту мысль, настаивая, что, так как фонд, который назначен главным бенефициаром завещания, пока что не существует, значит, нет и реального бенефициара, и тогда снова непонятно, чьи же интересы отстаивают душеприказчики. Словом, только наследники обладают исключительным правом управлять активами будущего фонда, если он действительно будет создан, а также вносить в завещание необходимые изменения.
Это был поистине мастерский образец юридического крючкотворства, и самое неприятное заключалось в том, что эти статьи произвели впечатление, во-первых, на юристов, а во-вторых, на профессуру тех учреждений, которые должны были выдавать премии. Им совсем не хотелось вмешиваться во все эти дрязги внутри семейства Нобель, и это могло серьезно осложнить работу Сульмана и Лильеквиста по реализации завещания.
Поняв это, Карл Линдхаген в конце апреля откликнулся двумя статьями, в которых блестяще доказывал несостоятельность претензий партии противников завещания и законность прав его исполнителей. Кроме того, он категорически отверг обвинения в непатриотичности Нобеля, напомнив, что в итоге все его деньги оказались в Швеции, будут работать на нее, а премии будут выдаваться только с процентов от этих средств. Вторая статья прямо заканчивалась обвинениями наследников в непомерной алчности, аморальности и заботе только о своих шкурных интересах.
Рагнар Сульман воспринял эти статьи крайне отрицательно и даже чуть не поссорился с Линдхагеном, поскольку испугался, что это осложнит переговоры с Людвигом и Яльмаром о примирении, а заодно и уже начавшийся диалог с Королевской академией и Каролинским институтом о принятии на себя роли судей в определении будущих лауреатов.
Кроме того, у Сульмана в это время появилась еще одна проблема: он вдруг узнал о существовании Софи Гесс, которая через австрийского адвоката обратилась к исполнителям завещания с письмами о… финансовой помощи. Причем если первые из них были написаны в просительном, то последующие – в угрожающем тоне.
«Она пыталась доказать, что Нобель, с которым она состояла в отношениях в течение восемнадцати лет, признавал ее де-факто своей женой, что возможно, имело шансы быть доказанным в суде. Поскольку у нее имелась обширная коллекция его писем, она угрожала до исхода судебного процесса, в случае, если мировое соглашение не будет достигнуто, в связи со своей крайней ситуацией, продать права на публикацию этих писем для получения необходимых средств…
Душеприказчики, насколько это возможно, стремились избежать новых процессов, в особенности, конечно, таких, что в глазах общественности могли запятнать светлую память Альфреда Нобеля. И мы точно не знали, к каким последствиям с этой точки зрения приведет процесс или обнародование указанных писем с целью более или менее крупного скандала. После длительных переговоров с участием наследников, с готовностью поддержавших соглашение, и при посредничестве их немецких адвокатов после сильного сокращения первоначальных требований, была заключена сделка, по которой госпожа Софи фон К. передала оригиналы всех двухсот шестнадцати писем и одной телеграммы Альфреда Нобеля, несколько конвертов, адресованных “фрау Софи Нобель”, и портрет Нобеля и заявила, что отказывается
