Флот в Белой борьбе. Том 9 - Сергей Владимирович Волков
Тем временем пушка на «Екатерине» была установлена. Одновременно выяснилось, что на обоих оставшихся у меня пароходах приходит к концу запас нефти. Я вспомнил о полуразбитой нефтяной барже у Березяки и решил пойти туда для пополнения запасов топлива. Оставив в Логани мои шхуны с одной пушкой и пятью пулеметами, я пошел за нефтью.
Это была очень длительная и нудная операция. Баржа находилась примерно на расстоянии полутора миль от нашей стоянки. Способ доставки нефти был примитивен до крайности. Две наши шлюпки путешествовали туда, там их наполняли нефтью почти до краев, черпая последнюю ведрами, затем из возвратившихся шлюпок, тоже ведрами, переливали драгоценную влагу в пароходные цистерны. Я хотел набрать нефти самый полный запас, чтобы потом возможно долго в ней не нуждаться, и потому нам предстояло здесь задержаться дня два-три. В ожидании конца этой работы мы пребывали в бездеятельности и почти все время проводили на посту службы связи, под который была отведена поместительная изба на пригорке у моря с хорошим круговым обзором.
В это время в Березяку стали вновь прибывать разные тыловые команды, которые мне предстояло перевезти в Логань. Мне особенно врезался в память один случай, который я не могу назвать иначе, как гримасой Гражданской войны.
Мы в гостях у Рутковского на посту службы связи. Пока начальник поста хлопотал над незатейливым ужином, мы засели за карты. Был тихий ясный вечер, и солнце склонялось к горизонту. Вдалеке послышался звон колокольчиков, и в село вкатили три или четыре пыльные казенные повозки с разной кладью. Они остановились недалеко от нас, и вскоре к нам вошел немолодой пехотный подполковник, который отрекомендовался заведующим хозяйством не то Ширванского495, не то Апшеронского полка496. Мы пригласили его с нами поужинать, и во время еды я спросил, когда успел сформироваться его славный полк, о котором до сих пор не было слышно. Наш гость рассказал нам, что в Добровольческой армии нашлось несколько офицеров этого полка, что оказалось также спасенным и славное его знамя и что офицерам было разрешено приступить к набору людей для укомплектования полка, что и удалось, хотя полк еще далеко не в полном комплекте. Я спросил его, из каких людей набраны кадры его полка – оказалось, что он на три четверти укомплектован пленными красноармейцами, которых наскоро подучили и кое-как привели в христианский вид. Я высказал опасение, что такой полк вряд ли может быть особенно надежным, с чем наш гость вполне согласился, прибавив, что в полку уже были кое-где попытки надеть красные банты. Потом я спросил его, что он нам привез. Оказывается, что была доставлена батарея трехдюймовых горных пушек, значительное количество снарядов и патронов, небольшое количество пополнений, полковой денежный ящик и знамя. Последнему я чрезвычайно удивился, ибо мне никогда не приходилось слышать, чтобы знамя следовало в обозе, за несколько десятков верст от полка. Наш подполковник пояснил, однако, что люди в полку считаются настолько ненадежными, что доверить им охрану полковой святыни рискованно. Я тогда же подумал, что лучше было не тратиться на формирование воинской части, которой нельзя доверить собственного знамени. Не далее как через несколько дней мои опасения оправдались. Две роты на фронте самовольно ушли в тыл, и было много хлопот, чтобы как-нибудь заткнуть образовавшуюся дыру. Это был один из печальных примеров царившего в нашей среде карьеризма. Из-за призрачных благ и стремления во что бы то ни стало чем-нибудь командовать на карту ставилась судьба всех наших усилий и неисчислимых жертв. Простой народ чутьем понимал побуждения этих людей и за такими начальниками не шел.
Мы приступили к погрузке всего привезенного. Опять набралось несколько шхун с грузами, которые предстояло тащить на буксире. Так прошло еще два дня. В течение этого времени штаб начал меня усиленно донимать понуканиями скорее вернуться в Логань. Наконец прибыл какой-то штабной полковник с предписанием немедленно возвращаться. Не помню точно, какого числа это было, в моей памяти запечатлелось лишь, что это был понедельник – день, в который морские люди не очень охотно снимаются с якоря. Предписание имело, однако, достаточно категорический характер, да и представитель штаба принял настолько грозный вид, что я скрепя сердце решил после полудня, не закончив еще грузовых работ, выйти в море.
* * *
Опять мертвый штиль, ясный солнечный день и наши два парохода, тянувшие за собой вереницу шхун. Корма «Екатерины» была загружена четырьмя принятыми пушками и сплошь завалена ящиками со снарядами и всякого рода тюками и мешками. Свободными были лишь мостик и пространство на палубе впереди него, где была установлена наша единственная пушка. Мы шли не очень быстро, задерживаемые тянувшимися у нас на буксире шхунами. К заходу солнца я рассчитывал быть в Логани. Все шло благополучно, и часам к шести открылась Логанская церковь, а потом и домики селения на пригорке. В это время Пышнов обратил мое внимание на какой-то странный предмет, маячивший далеко у нас впереди по носу, как будто у входа в самый канал. С первого взгляда он показался мне шхуной, развесившей для просушки свои сети. При более внимательном рассмотрении выяснилось, однако, что перед нами пароход. Сомнения не было – это был неприятель. Пышнов спросил меня, что предпринимать. Я приказал идти прямо на него и начать бой. Другого выбора не было: имея единственное орудие на баке, с очень малым углом обстрела, оставалось направляться на неприятеля носом, то есть идти на сближение с ним до последней возможности. Пробили боевую тревогу, людям приказали разобрать ружья и быть готовыми к абордажу. Чтобы держать неприятеля дольше под своим огнем, уменьшили ход до малого. Одновременно с этим
