Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
О том, что это майор, мы узнали сразу. Те двое рядовых, что были с ним, очнувшись от столбняка, закричали в один голос:
– Не убивайте его, это майор! Это господин майор!..
XIV
Не зря майор Санчес воспринял это, как знак свыше. Командир сказал ему об этом, перед тем, как его отпустить.
– Господин майор? – переспросил командир, когда к нему подвели пленного офицера и еще двух бывших с ним, напуганных до смерти парней, одетых в солдатскую, словно на вырост, форму. – «Господин майор», хм… А ведь мы с тобой в одном воинском звании, Санчес[51].
Командир, с кем бы ни говорил, был ли он старым товарищем или они впервые виделись, ко всем обращался на «ты». Здесь не было фамильярности, что-то другое… Необъяснимое, может быть, дуновение благодати?.. То, что ощущал каждый, к кому обращался Рамон. К примеру, этот вот офицер, самолюбивый гордец, который корчил из себя героя, не хотел отдавать револьвер и так вывел из себя Сан-Луиса, что тот чуть не оставил лежать «господина майора» по пути, в непроходимом сплетении ветвей и лиан, со своим драгоценным револьвером и с дыркой в затылке. В конце концов, Инти нашел компромисс: у майора забрали все патроны, выпотрошили барабан его револьвера. Этот револьвер, как висельник – свечу перед казнью, как свою последнюю надежду, свою никелированную соломинку, и сжимал теперь истово майор, понуро стоя перед Рамоном.
И вот на наших глазах творится чудо, и все мы, восковые и бледные, его свидетельствуем. Мы только вернулись из вылазки. С раннего утра на ногах, давшие один за другим два боя, и напряжение битвы, державшее наши не выспавшиеся, изведенные голодом тела, уже схлынуло вместе с эйфорией победы, оставив нас один на один со смертельной усталостью. И вот, разговор, свидетельство о котором прогоняет усталость…
– Только вот незадача… – с какой-то лучистой иронией продолжал командир. – Мне-то «расти» уже некуда: ведь я майор кубинской революции, а на Кубе это высшее воинское звание. А у тебя, майор Санчес, всё еще впереди. Куда прорастешь? Для тебя, Санчес, восхождение только начинается. Помни только о первом, самом простом и потому самом сложном законе горных восхождений, законе, мимо которого не пройти: подниматься легче, чем спускаться. Иди с Богом, Санчес…
И Санчес побрел, как оглушенный, как контуженный после взрыва, а следом за ним – его двое солдат. И револьвер болтался в его бессильной руке, как никчемная безделушка…
Уже там, по ту сторону сельвы, Санчес начал свое восхождение. Он прошел через несколько волн тяжелейших допросов и сумел сохранить и передать в «Пренсу Либре» – газету, выходившую в Кочабамбе, – обращение партизан к народу Боливии, составленное Рамоном. Спустя четыре года он возглавил военный переворот, с группой военных-единомышленников провозгласив идеи, сформулированные в том самом, написанном рукой Рамона обращении…
XV
Уже тогда майор уходил от нас другим человеком. Скорее всего, он даже еще и не знал об этом, и никто из нас не догадывался. Лишь Рамон, наш командир, команданте революции… Откуда? Вот вопрос, на который не дано найти ответ человеку. Но искать следует. Санчес уже начал движение по пути восхождения. Это он спас Француза в Камири. Солдаты пытали его, щелкали в висок незаряженным пистолетом. Только он в тот момент не знал, что пистолет не заряжен. Они брали молоток и почти без замаха, чтоб не сделать дырку в черепе, били его по лбу. Они выбивали из рафинированного социалиста признания. «Кто стоит во главе партизан? Неужто сам Че Гевара?» Что ж, оставить без ответа вопрос, который вбивают в тебя молотком, способен не каждый. Они хотели добить его, и Санчес спас ему жизнь. Как ему спас жизнь наш командир…
А ведь многие – Роландо, и Коко, и Маймура, и другие – не хотели, чтобы пленных отпускали живыми. И Лоро – Хорхе Васкес Вианья, бесшабашный, отчаянный Лоро.
А Че терпеливо убеждал нас, что именно милосердие – истинный меч революции. «Да, не мир, но меч. Но… В ножнах из чистых помыслов», – говорил он со свойственным ему будничным пафосом.
Тогда, когда наша война уже началась, слова командира звучали сухо и отрывисто, как взмахи стального мачете. Он уже не приправлял обильно истину язвительным юмором, как это бывало раньше.
Так чаще бывало, когда он отчитывал Лоро. Раз, еще в Каламине, он застукал того вернувшимся с очередного свидания. Лоро умудрился и в аскетических буднях партизанской войны завести себе в Лагунильясе деваху. На все руки мастер, он решал в своих вылазках вопросы обеспечения отряда провизией и целую массу прочих. Заодно и мял в амбаре дочку одного из зажиточных крестьян. Надо признать, до сих пор отчетливо помню его сочные, одуряющие рассказы в мелькающем свете пламени ночного костра: о том, какая у его ненаглядной Пресенсии упругая грудь, какая роскошная попка, какая она гибкая и ненасытная, жадная до неистовой ласки, словно черная пума… Он был мастер рассказывать, Васкес Вианья… бесшабашный, отчаянный Лоро…
С того дня, как он пропал, отряду перестало везти. Так твердил Камба, точно каркал, предрекая нам новые трудности. Они втроем – Камба, Лоро и Дариэль Аларкон – шли впереди, прорубая остальным дорогу своими мачете. Мачетерос обычно выдвигались метров на тридцать вперед арьергарда. Так было и в тот день, когда мы совершали очередной нескончаемый переход, по шагам отсчитывая время до привала. Его время вот-вот должно было подойти.
Вдруг раздались истошные крики, потом выстрелы. Наша цепочка, действуя по давно отработанной схеме, тут же затаилась, залегла там, где кого застал переполох. Помню это исчезновение, не раз, словно по волшебству, происходившее на моих глазах. Вот наша цепь, как нескончаемая, громоздкая гусеница, из последних сил ползет и ползет вперед, монотонно оглашая путь звоном котелков и чашек, как караван в пустыне. И вдруг… сигнал дозорного, или выстрел, или еще что-нибудь и… Тишина. Ты лежишь, вжавшись в устланную, словно зеленым ковром из листьев и веток, землю, а вокруг только зелень травы и кустов и покрытых мхами деревьев, и никого. Только муравьи и клещи ползают по твоему потному, грязному лицу.
Так случилось и в этот раз. Мы затаились и ждали. Минут через десять, показавшихся нам бесконечными часами, оттуда, где слышались крики и выстрелы,
